Нежный человек

Поднялся на второй этаж, вижу кляксы крови на ступеньках. Даже и не помню когда был здесь в последний раз "наверху", мне просто здесь нечего делать. В детстве ходил с бабушкой к соседям смотреть телевизор, это было очень давно. Почти ничего не изменилось. Двери все также обиты кожзаменителем, вата торчит из дырок…

В общем. Может быть, когда-нибудь я стану писателем, и смогу нарисовать, представить вам коробочку из дерева и полиэтилена, эти девять, может, десять или двенадцать квадратных метров под названием КОМНАТА КИРЫ. Сейчас я бессилен, у меня нет нужных слов, нет прилагательных и глаголов, деепричастий и междометий.

Но попробую. Начну с того, в единственном окне нет стекла, рама забита полиэтиленом. Как она здесь живет зимой, не понятно. Переступив порог, я оказался на дне воронки, стен не видно, от центра в углы комнаты до самого потолка, завалы самого разнообразного мусора. Больше железа – огрызки каких-то электроприборов, мотки проволоки, напизженный по огородам садовый инвентарь, допотопные осциллографы и системные блоки, дырявые ведра и кастрюли.

– Это мы потом сдадим…

Пакеты с каким-то говном, пола тоже не видно, есть маленький кусочек, эпицентр этого хаоса, на котором стоит табуретка. На табурете тарелка, кружка и оплавленный тройник с проводами в разные стороны – лампа, телевизор и электропечка. С потолка свисали два оголенных, растопыренных в разные стороны провода. У дальней стены кровать и большое зеркало с надписью лаком для ногтей – "я тебя люблю". На единственной живой стене портреты Аршавина, еще какие-то лица из журнала "COOL" с тех времен, когда Кира ходила в школу.

– Посмотри телевизор, совсем сдох. Скоро "Физрук" начнется.

– А где?

– Вон.

Его и не видно, хоть выпуклый экран торчал из завалов грязной одежды. Совсем старенький "Рубин" я таких тысячу лет не видел.

– Твоя кровь на лестнице?

– Наверное…

Она сидит на кровати в "кенгурухе" нахлобучив капюшон, вижу только ее губы разбитые в фарш. Конкуренты на кладбище поймали, Лепехе вообще не встать, по хребту каким-то железом уебали, лежит у себя в вагончике. Телевизор ее сдох, я даже ничего и не пытался.

– Ладно, – говорю, – пошли ко мне.

– Иди, попозже зайду. Спасибо за пиво.

Пришла вечером, принесла спирт, я отказался – завтра рано вставать. Уснула на диване. Ночью разделась, легла ко мне, включила порнуху. Я тоже проснулся.

– Слышь, иди домой.

– Как у тебя хуй, – говорит.

Я смотрю будто издалека на ее белое лицо в черных пятнах гематом, голые плечи. Комната в фиолетовой мгле, телевизор без звука, на экране жилистый поршень херачит ротовую полость, у Киры глаза блестят.

– Видел? Тоже хочу, что бы мне так на лицо кончили.

Она лижет воздух, имитируя шлюху на экране.

– Ладно, спи, кино кончилось, не буду тебе мешать.

Собрала одежду, ушла голая, хлопнула дверь наверху…

И вот повалил снег, как обычно атаковал ночью, пока все спят. И будто все вернулось на триста шестьдесят дней назад, все так близко, что было вчерашней зимой, прошлогодние дела и люди.

Метель танцует с яблонями за тонким стеклом, высвистывает на улицу, черное небо, белая земля и круглая луна. Печка лупит теплом, раннее утро, и замечательно, что пятница.

"Главное воспоминание моей жизни" наваливается и никуда не деться, особенно, когда не эта октябрьская подъебка с ложным ощущением весны, а когда валит по-настоящему, стеной и белым-бело, как в лесу.

Умные люди говорят – все не случайно, все логично. Великая Логика и есть – Он, Божественный Свет. Вот человечишко к примеру спортсмен, считает себя мастером, а на самом деле живет лишь для того, что бы спросить "который час" у прохожего в такое-то время, такого-то числа, что бы тот прохожий опоздал под колеса летящего грузовика, а потом этот прохожий в свою очередь отвлек другого, а тот что-то сказал следующему, и так далее, пока мистический грузовик не собьет того, кого надо, ради синхронизации каких-то блядских глобальных процессов. И спросил сколько время спортсмен у того прохожего и все, он больше не нужен, он выполнил свое предназначение, и гори ты инсультом. А у этого сердце, когда вскрыли, величиной с голову, не пил не курил, тридцать восемь лет, двое детей. Еще одна тридцать девять, на работе плохо стало, пока скорая ехала, все. Тромб. Сорок три, тридцать семь, парень совсем молодой ехал себе на машине вечером с работы, навстречу дурак пьяный за рулем, хоп! Как комара. Но я не об этом, грустное потом, а сначала…

И выползают на сцену персонажи полузабытой пьесы, едва тлеющие в памяти имена, декорации сточенные временем. Слышу шарканье тысячи ботинок по асфальту, музыку с палаток, какофонию большого перекрестка в самом центре города, Сенная площадь.