Нежный человек

Никак не могла успокоиться Мария после признания Коровкина. Она все себя спрашивала: почему Коровкин видел ее во сне не за каким-нибудь делом, не со стороны, ну, например, как она идет по полю, песню поет свою любимую? Как только Мария вспоминала слова мастера Коровкина «в полном естественном виде», тут же начинала волноваться и места себе не находила, будто ее уличали в каком-нибудь неприличном деле. Становилось обидно за свою прошлую жизнь. Мария считала ее главным своим несчастьем, лишь только по этой причине Коровкин, а раньше Оболоков относились к ней как к женщине падшей, совращающей мужчин. В словах мастера Мария увидела недобрый знак.

Есть люди, которые переживают случившееся, как, например, Коровкин который рассердится, а уйдя, закрутит фитиль обиды, и этот фитиль будет тлеть до случая, а может случится, огонь и вовсе погаснет; у других же чем дальше, тем сильнее разгорается «фитиль», высвечивая такие закоулки души и поднимая такую волну чувств, что не каждая натура выдержит лавину обрушившихся переживаний.

Прошла неделя, а Мария никак не могла забыть слова Коровкина, толкуя их в невыгодную для себя сторону. «Нет, нет, – думала Мария, торопясь к Топорковой морозным вечером, слушая, как под ногами похрустывает снежок. – Нет, нет, я человек ужасный, конченый, если подумать серьезнее, я просто хуже любого. На что я способна? На что?» Мария остановилась в подъезде дома Топорковой, чувствуя себя несчастной, никому не нужной.

***

В квартире Алены Топорковой стоял холод по случаю внепланового нарушения работы отопления. Топоркова ожидала Мишеля, вовсе не подругу; встретила Марию милой улыбкой, но сразу переменилась, стала сердитой и обиженной:

– Знаешь, Машенька, мы с тобой больше не подруги.

– Почему?

– Сколь не приходила, когда нужна мне была? Сколь? Вспомни? Проходи-проходи в квартиру, я тебя не выгоняю, но я к тебе по-настоящему охладела. Подруга в любую минуту приходит на помощь. Знай! Я к тебе с любовью, как к своей подруге, а она, видишь, плевала на меня, давай гулять сама по себе, носа ко мне не кажет. Побледнела, похудела, ну, я вижу, Москва свое взяла, мне все ясненько. Но ты соображаешь, что делаешь? – укоризненно спросила Топоркова молчавшую Марию и принимая ее молчание за покаяние.

– Чего ты говоришь? – обиделась Мария.

– Погоди. Слушай меня. Уж я тебе правду скажу, чтобы ты знала, сейчас можно, свадьба наша уже решена. После свадьбы мы поедем в его страну, но только я выговорила условия: ненадолго. Слушай меня внимательно, сейчас не до твоих мелочей, и мотай, Маня, на ус. Ты, если говорить откровенно, бабенка – не уступишь Махе обнаженной с картины Гойи; если еще не была в музее Пушкина, сходи, там испанская выставка, так вот запомни, дуреха, и знай себе цену. На тебя как Мишель поглядывал! Я его, правда, отучила сейчас на чужих смотреть, но я все, всешеньки вижу, и ничто от меня не скроется. И ты, Маня, свою красоту могла бы дорого продать.

– Я не продажная, Алена! – воскликнула Мария в слезах.

– Слушай, Маня, меня, я же тебе добра хочу, как ты не поймешь. В хорошем смысле говорю.

– Да не нужно мне ничего, совсем ничего, – заплакала Мария, отворачиваясь и закрывая глаза руками. – Мне, Аленка, ничегошеньки не надо от вас. Я хочу, избавьте меня от своей опеки. И ты!

– Слушай, что я хочу тебе сказать. Я хочу…

– Я и слушать не желаю, и не надо мне ничего, – отмахивалась Мария. – Не нужно. Я знаю, что скверная женщина, хуже меня нету на белом свете совсем, но я же ничего плохого не сделала! Я ужасная, согласна со всем этим, но я же человек и никому плохого не сделала!

– Слушай, Манька, ты можешь без истерики меня выслушать, а то мы так с тобой не поймем друг дружку. Я тебе говорю, Маня, как подруге близкой, – старалась успокоить ее Алена.

– Ну и что из этого следует? Что следует?

– А то, что мужики за тобою толпой пойдут, если поведешь себя соответственно, то есть правильно и умеючи. Поверь мне, дороже красоты нет ничего на свете. Что я привлекательная, я знаю, но это не самое последнее, если хочешь знать. Но я о тебе говорю. Ты можешь такого отхватить, извини меня.

– Никто мне не нужен, – сказала Мария. – Никто. Никто.

– Знаешь, Манька, красоту бог тебе дал, а вот умишка вложить забыл.

– Да уж какая есть, – согласно сказала Мария. – Ничего чужого не брала. Уж какая есть. Мне, Аленка, прости меня, так что-то тяжело, трудно. Мысли одолевают, думаю, в моем возрасте имеют женщины углы свои, семьи, а я вот – с девчушками живу в общежитии. А ведь это уже неинтересно. Мне нужно иметь свой угол, а не свою красоту, которая никому не нужна. Мне б иметь свою комнатку.

– Маня, никто тебе не даст, слышь. А зачем тебе давать. Скажут, таких много, кому захотелось бы получить.