Нежный человек

Мария снова заспешила по улице: вот яркие, светящиеся витрины магазинов, уставленные манекенами; туфли, сапожки, перчатки, меховые шапки и всевозможные блузки светились нежным, ласковым блеском, а кругом роился народ, царило оживление. «Вот так тоже можно жить», – мелькнуло у Марии, когда она попыталась в неверном свете вечерних фонарей охватить взглядом спешащих людей, увидеть и понять их. Ей чудилось: все кругом ненастоящее, не имеющее отношения к ней, Маше, а эта толпа, эта чужая жизнь проходит стороной, не касаясь, хотя и подчиняя своим законам, и невезение Марии, видимо, в том, что она все-таки подпадает под влияние поля толпы, как земля находится под влиянием поля солнечной системы.

***

Мастер Коровкин появился на работе, когда уже вовсю разгулялась весна.

На улицах высились горы одряхлевшего снега; но уже разлилась талая вода на асфальте, отражая облачное небо и высоченные дома. На солнцепеке у новых, еще не принятых комиссией домов деловито и многообещающе курилась парком взрыхленная земля; волглый воздух, пронизанный живительными лучами света и напитанный ими, легко и охотно проникал в человека, обещая впереди жизнь неизвестную, но кипучую. Коровкин очень осунулся, отрастил себе бороду и целых два дня ходил при бороде, на нем красовалась новая японская куртка. За время болезни он потерял суетливость, ходил медленно, дышал глубоко, старался надышаться и все щурился и щурился на выглядывавшее из-за облаков солнышко, а когда набирал в достаточном количестве кислорода в легкие, начинал наблюдать за работой Шуриной, Марии и Коновой. С каким-то пристальным вниманием всматривался в лица. Однажды, когда Шурина и Конова отправились с носилками за краской, Коровкин подошел к Марии и взял ее за руку. Мария с испугу отдернула руку и закричала:

– Не дотрагивайтесь до меня!

– Ты чего? Чего? – испугался Коровкин, отходя в противоположный угол комнаты с какой-то больной и нелепой улыбкой, точно нечаянно украл что-то и его поймали за руку. Мария не ожидала от себя такой выходки, хотя и чувствовала, что словно накалена, наполнена электричеством и каждая в ней клетка пульсирует от напряжения. 3 присутствии Коровкина она терялась и не могла сделать одного – признаться себе, что любит этого неуклюжего человека и что мастер Коровкин – тот, кого Мария так долго ждала. Душа принимала мастера, но в то же время душа не могла успокоиться и признать за ним право на любовь. Мария, заплакав, выбежала в другую комнату, оставив совсем растерявшегося Коровкина в большом недоумении.

Было от чего недоумевать Коровкину, если он был уверен совсем в другом отношении, а сегодня даже предполагал встречу с Машей после работы, и не где-нибудь, а у себя дома, и слова, которые приготовил, были простые, но вечные, как вечен человек. Он должен был сказать Маше все, выразить его настоящее отношение к прекрасной женщине: «Машенька, я люблю тебя и без тебя жить на этом свете не могу». Вот те слова, которые мастер Коровкин, обладавший удивительно замечательной памятью, записал все-таки на листке блокнота, боясь забыть и не сказать в точности слово в слово ей.

Вернувшаяся Шурина спросила Коровкина:

– Куда делась Мария?

– Я за нею не пастух, – ответил вконец растерявшийся Коровкин, отвернувшись под колючим, подозрительным взглядом Шуриной. – Как я болел! Аспект! Сидел дома один, смотрел в окно и думал о вас всех.

– А, так мы плохие? – спросила Шурина, наливаясь сдержанной и утонченной злостью, ощущая, как вытягивается у нее лицо, суживаются глаза и чешутся руки. – Вот и болел бы на здоровье, чем видеть нас плохими, правда, Веруня?

Вера Конова по привычке промолчала.

– Ой, Шурина Галина Нехорошиевна, как ты остра на язык, – добродушно готовил себя на заклание Коровкин, ясно давая понять, что за время болезни многое продумал и все простил Шуриной. – В мою, помню, первую беседу с министром сам министр предложил мне высокую должность, а я вот отказался.

– Ты с ним на «ты»? – съязвила Шурина. – Может, ты у него чай пьешь и за дочкой ухаживаешь?

– Я же человек! Ничто, учти, человеческое, как говорили умные люди, мне не чуждо. Разве я не могу сказать, что могу приударить за дочкой министра? Смогу. Я вижу, Галина, ты меня любишь, как атомная бомба человечество!

– Сказать-то ты можешь, сказать все можно. Но с твоим-то рылом да в калашный ряд, а не за дочкой министра приударять, – на удивление спокойно и миролюбиво проговорила Шурина, тоном выказывая полное миролюбие. – Дочку ему подавай. И не чью, а – министра! Ха-ха! Ха-ха!

Шурина слыла большим специалистом нагнетать напряженность между девушками и Коровкиным, зачастую ставила его в такое положение, что вся бригада могла совершенно возненавидеть своего начальника, и если бы не Мария, то так бы оно и случилось. Вот и сейчас Шурина искусно создавала ситуацию «напряжения».