Нежный яд. Страсти

Соседи, а вместе с ними и Гату поспешили в «Бежи-Баия» – слишком уж невероятным было отсутствие на общем празднике милейшей вдовы майора. Они нашли дверь ее квартиры распахнутой. Дона Карлота меняла постельное белье и громко разговаривала со своим... покойным мужем, словно он находился тут же, в кресле перед телевизором.

Уалбер попросил всех оставить его наедине с бедной женщиной. Когда он разрешил им войти, Карлота немного пришла в себя и смогла рассказать о случившемся с ней происшествии. «Они шли мне навстречу. Их было, кажется, трое. Девушка и двое мужчин. В руках мужчины я увидела пистолеты и попыталась бежать. Я уже открыла дверь, но кто-то ударил меня по голове. Я упала, а когда очнулась, перестала понимать и помнить, кто я и где я... Мне почудилось, что я девушка и только недавно вышла замуж. Мы собирались с мужем ложиться спать и я стелила постель...»

Гату смотрел на Карлоту – тихую, милую женщину, за которую еще совсем недавно готов был отдать все, что имел, да и свою жизнь в придачу.

Но перед его глазами стояла совсем другая Карлота – хищная женщина с ярко накрашенным лицом, одетая в кожаный костюм и высокие черные сапоги. В таком обличье она встретила его несколько дней назад. Карлота достала наручники и приковала ими Гату к спинке кровати. «Такой ты еще меня не видел и не испытывал таких ощущений», – она наклонилась к нему, обдавая удушающим ароматом своих странных духов. Карлота зажгла и поднесла к его губам огромную сигару.

Гату не помнил, как вырвался из ее квартиры. Но следующим утром она появилась в баре и улыбнулась ему своей скромной очаровательной улыбкой. Гату пытался навести на разговор о ее непонятном образе. Но Карлота отказывалась его понимать. Женщина, о которой хотел говорить Гату, была ей незнакома!

Выбрав свободную минуту, ближе к вечеру, Гату снова отправился к Карлоте. Ему навстречу вышла... Нет, конечно, это была Карлота. Но Гату опять с трудом узнал ее. Это была серьезная деловая женщина, одетая в строгий синий костюм. Она указала гостю на стул возле письменного стола и продолжала говорить по мобильному телефону. Из отдельных слов Гату понял, что она ведет переговоры с банком о средствах для поддержки сиротских приютов. Владелец бара не стал дожидаться конца разговора, поднялся и направился к двери. Он оглянулся – деловая Карлота увлеченно говорила по телефону, не замечая его ухода.

Гату сел в лифт, на втором этаже лифт остановился, и в кабину вошла женщина с довольно большой картиной в руках. Гату обратил внимание на картину: изображенная на ней женщина показалась ему знакомой. Однако он не стал углубляться в предмет искусства, а с удовольствием поглядывал на стоящую перед ним женщину. Она была не молода. Но живое подвижное лицо, коротко стриженные темные волосы, элегантный брючный костюм молодили ее и делали очень привлекательной. Гату помог вытащить картину из лифта и передал ее в руки юноши с длинными волосами и маленькой бородкой.

«Любопытная парочка», – подумал Гату и направился в бар.

– Ты знаешь, кто это был? – спросил Элизеу, поднимая картину.

– Лицо знакомое, но я его не знаю, – ответила Нана и придержала дверь подъезда.

Они погрузили эту и другие картины в машину и отправились в галерею. Там начиналась развеска картин.

Нана вот уже неделю вплотную занималась организацией выставки Элизеу. После скандала, что произошел в доме Элеонор, выставка оказалась почти что сорванной. Элеонор приехала к Элизеу и прямо высказала ему, что видит в его поступках предательство. Она обеспечила ему нормальную жизнь, занималась его образованием, опекала, а в результате он за ее спиной встречался с Марсией. «Я боялся вас обидеть, дона Элеонор, поэтому и молчал, – робко возразил Элизеу. – Я не мог вам сказать, что не люблю вас. Поймите меня, я слишком вам обязан». «Ну что же, – Элеонор поднялась, – сердцу не прикажешь. Но и я не буду приказывать своему сердцу. Моей ноги здесь больше не будет. И вернисажа никакого не будет». – Она хлопнула дверью так, что в окнах задрожали стекла.

Вернувшись домой, Элеонор вызвала ближайшую подругу и передала ей свой разговор с Элизеу. «Мне кажется, ты поступаешь мелочно, извини меня за прямоту. – Нана закурила сигарету. – При чем здесь вернисаж? Ты вложила в него столько сил, денег, а теперь, когда все уже сделано, – бросаешь, не доведя до конца. По-моему, это глупо».

Элеонор выслушала доводы Наны и осталась при своем мнении: все отношения с Элизеу она намерена оборвать.

Нана ушла, а Элеонор достала свой портрет, выполненный Элизеу, и долго смотрела на него. Потом осторожно стала отрывать от него клочки. Она рвала его на мелкие части и горько, как маленький ребенок, плакала. Она сидела среди клочков и вспоминала, вспоминала все, что связывало ее с Элизеу. Она попыталась собрать воедино разорванный лист, но мозаика не складывалась, и Элеонор расплакалась еще сильнее. Ей было жаль себя.