Нежный призрак и другие истории (ЛП)

   Любопытно, как досадно может оказаться ограничение в питании даже тому, кто считает себя равнодушным к гастрономическим изыскам. Сегодня на ужин был пудинг, который я не мог попробовать, хотя очень этого желал. Это потому, что, в отличие от любого другого пудинга, виденного мною прежде, этот имел некое духовное значение. Мне казалось, - и это, без сомнения, весьма причудливо, - будто дегустация этого пудинга может дать мне новое ощущение, а, следовательно, новый опыт. Обычная вещь может послужить приобретению нового бесценного опыта: почему я не мог получить его с помощью пудинга? Жизнь здесь чрезвычайно однообразна, и мне хотелось бы хоть немного разнообразить ее, что выглядит несколько парадоксально, если учесть мое нынешнее положение. Как ни старайся, нельзя сразу кардинально изменить свои привычки и природу. Сейчас я переосмысливаю себя, ищу лейтмотивы, двигающие мною; я всегда ощущал в себе широту взглядов, чрезмерное стремление к новому, бескрайнему, к далеким горизонтам, морям позади морей и мыслям в глубине мыслей. Эта моя особенность и стала основной причиной всех моих несчастий. Я обладаю натурой исследователя, и в девяти случаях из десяти это приводило к краху. Если бы у меня имелся капитал и достаточный стимул, я стал бы одним из искателей Северного полюса. Я был страстным поклонником астрономии. Я с жадностью изучал ботанику и мечтал о новой флоре неизведанных частей света; то же самое я могу сказать о зоологии и геологии. Я стремился к богатству, чтобы открыть силу и чувство владения им. Я жаждал любви, чтобы оценить силу этого чувства. Я жаждал всего того, что разум человека может постичь как желанное для человека, не столько ради чистого эгоизма, сколько из неукротимого желания познания того, что способен познать человек. Правда, у меня есть ограничения, природу которых я не вполне понимаю, - но какой смертный когда-либо вполне понимал эти свои собственные ограничения, поскольку знание их исключило бы их существование? - и они в какой-то степени помешали моему прогрессу. А потому, - узрите меня в моей спальне в отгороженной части коридора, оказавшимся, волею судьбы, в такой яме, из которой не видны никакие горизонты. Сейчас, когда я пишу эти строки, мой горизонт слева, то есть физический горизонт, - это стена, оклеенная дешевыми обоями. Обои эти представляют собой невнятный золотистый рисунок на белом фоне. На стене висит несколько фотографий, сделанных лично мною, а кроме того, большую площадь занимает картина, написанная маслом, принадлежащая моей хозяйке. У нее массивная потускневшая позолоченная рама, и, как ни странно, сама она довольно мила. Понятия не имею, кто мог ее написать. На ней изображен обычный пейзаж, бывший в моде около пятидесяти лет назад, впоследствии с такой любовью воспроизводившийся на офортах, - извилистая река, маленькая лодочка с парой влюбленных, домик среди деревьев на правом берегу, церковный шпиль на заднем плане - но изображен он очень хорошо. Я вижу перед собой работу художника, у которого не было оригинальности воображения, в отличие от великолепной техники. По какой-то необъяснимой причине картина эта меня беспокоит. Я смотрю на нее, даже когда не хочу этого делать. Будто кто-то приказывает мне делать это. Я попрошу миссис Дженнингс снять ее. Я повешу на ее место несколько фотографий из своего сундучка".