Незнакомец. Шелк и бархат

Его признание было жестким и лаконичным, и во многом совпадало с догадками Кристера Вика.

— Я пригласил Марию на ужин еще утром, когда мы были здесь в ателье. Вероника что-то заподозрила и закатила мне дома жуткую сцену. Я схватил свой портфель, сказал, что еду на деловую встречу, и уехал, как уже было сказано, в город на такси. Но едва я приехал в ателье, как она тут же ворвалась следом, словно ураган, и мы начали с того места, на котором прервались. Я велел Марии одеваться поскорее, а сам затолкал Веронику в комнату, которая была чуть в стороне от остальных, и пообещал, что сверну ей шею… Но… да, вы знаете, что на самом деле это произошло немного иначе… при помощи ножниц.

— А затем вы ополоснули их в туалете и взяли с собой. Зачем?

— Я был настолько ошеломлен случившимся, что не очень соображал, что я делаю, но у меня возникла какая-то смутная мысль насчет отпечатков пальцев, так что я завернул их в полотенце для гостей и положил в портфель. А поздно ночью я отправился в Мальму, выехал на лодке на середину озера и утопил эти трижды проклятые ножницы.

— Однако до этого вы провели несколько часов за праздничным столом в «Ла Ронд» с Марией. Вы действительно хотите убедить меня в том, что она ничего не знала?

— До настоящего момента она ничего не знала. Но если бы не случайность, она узнала бы обо всем вчера вечером. Она была простужена и Плохо себя чувствовала, когда я попрощался с ней в гостинице «Континенталь», но очень волновалась, что оставила здесь в ателье включенный утюг. Тогда я взял у нее ключ и пообещал заехать сюда по дороге домой. Я не думаю, чтобы я открыл дверь очень уж тихо, но Жак и госпожа Юнг так шумели здесь в швейной комнате, что совсем не слышали, как я вошел. Но я-то слышал, что он говорил. И я понял, что он опасен, смертельно опасен для меня — он видел, когда Вероника приехала в ателье, и он мог бы разрушить мое алиби и алиби Марии, если бы сообщил об этом полиции. Так что я спрятался и дождался, пока госпожа Юнг уйдет. Что было дальше, вы знаете.

Неизвестно откуда вдруг вынырнул инспектор криминальной полиции Давидсен, и Хенрик Турен, поняв, что это значит, поднялся со стула. С минуту он стоял и смотрел на Марию. Желваки у него на лице напряглись, но он сказал только:

— Ты дождешься меня?

Ее «да» прозвучало твердо, она разрыдалась только тогда, когда за ним закрылась дверь.

— Я уложу ее в постель и посижу с ней, — заверила его Гунборг, но отчаянный безутешный плач Марии преследовал Кристера весь день и весь вечер.

К десяти часам он снова вернулся в ателье, движимый своим неутомимым стремлением к правде.

— Она поспала, — сказала Гунборг Юнг, которая все это время сидела на стуле в кухне, охраняя сон Марии.

— Вам тоже надо пойти домой и отоспаться, госпожа Юнг. Я посижу здесь и позабочусь о том, чтобы не оставлять ее одну.

Он уселся возле узенькой кровати в маленькой комнате за кухней, и когда она открыла глаза, ей сразу же стала понятна причина его присутствия.

— Вы боитесь, что я выпрыгну в окно? — спросила она угрюмо. — Так что вы потеряете главного свидетеля еще до процесса.

— Я хотел немного поговорить с вами.

— О чем?

Она поднялась с кровати и уселась перед маленьким четырехугольным зеркалом. В комнате горело лишь бра над кроватью, так что он не видел ее лица — только светлый овал в зеркале.

— О шелке и бархате. О лохмотьях.

— Вы имеете в виду эту детскую считалку? — спросила она, рассеянно расчесывая щеткой свои длинные волосы. — К чему это вы ее вспомнили?

— когда я впадаю в пессимизм, — сказал Кристер, — мне кажется, что эта считалка про людей. Шелк снаружи и лохмотья изнутри.

Она возразила ему — точно так же, как раньше Гунборг Юнг:

— Нет, не все!

— Исключения встречаются очень редко.

— Кто угодно может ошибиться.

— Да, разумеется. И если у человека хватает сил и мужества взять на себя ответственность за свой поступок — как это сделал ваш отец — то ошибку можно исправить. Но на самом деле я думал совсем не об этом.

— Комиссар, — проговорила она и повернулась к нему. — Ведь вам что-то от меня нужно, я чувствую… вы что-то хотите мне сказать?

— Я хочу скорее задать вам несколько вопросов.

— Еще вопросы!

— Да. Еще два-три вопроса, прежде чем я смогу считать дело Вероники и Хенрика Турена законченным.

— Спрашивайте, — проговорила она без всякого выражения.

— Вы в состоянии слушать меня? Тогда вот какие у меня вопросы, Мария. Почему Гунборг Юнг никому не рассказала о том, что она обнаружила в комнате закройщицы? Трудно поверить, что она боялась за себя — она не из пугливых. Кого она защищала своим молчанием? Хенрика? Почему все помещения ателье утром на следующий день после убийства были подвергнуты такой систематической и основательной уборке? До того, как об убийстве было сообщено в полицию…

Почему вы так испугались, когда Жак приоткрыл дверь этажом выше, что никому не решились рассказать об этом? Вам было неприятно обнаружить, что пустой дом, оказывается, вовсе не так пуст, что по лестнице ходят на цыпочках соседи, которые, возможно, что-то видели и слышали?