Незнакомец в спасательной шлюпке

Лефлёр бросил взгляд на своё крыльцо и освещающий его фонарь.

– Может, заглянете на ужин? – спросил он.

* * *

Час спустя Лефлёр похлёбывал приготовленную Патрис козью воду [10] и выдавливал из себя улыбку, слушая рассказ Добби. Патрис отреагировала спокойно. Её муж пришёл домой с путешественником из другой страны. Принесём ещё один стул? У них нечасто бывали гости, и в глубине души пара была рада новому лицу в доме. Уединённость, в которую они погрузились с момента смерти Лили, тенью окутала их дом. Любой гость был в нём лампочкой.

– Из какой вы части Ирландии, Добби? – спросила Патрис.

– Из городка под названием Карндон. Это на самом севере.

– Вы знали, что Монтсеррат называют изумрудным островом [11] Карибов?

– Правда?

– Потому что по форме он напоминает Ирландию. И многие люди, приехавшие сюда много лет назад, были ирландцами.

– Ну, я уехал из Ирландии ещё ребёнком, – сказал Добби. – Я рос в Бостоне.

– Когда вы уехали из Бостона? – спросил Лефлёр.

– В девятнадцать лет.

– В колледж?

– Не. Меня это не особо интересовало. Как и Бенджи.

У Лефлёра возникло чувство, словно персонаж сошёл со страниц книги. Он уже знал об этом человеке вещи, которых тот ещё не успел раскрыть. Нужно быть терпеливым, заставить его разоткровенничаться.

– Чем вы занимались потом?

– Жарти? – сказала Патрис, похлопав его по руке. – Может, дадим гостю поесть?

– Извините.

– Не, всё нормально, – сказал Добби жуя. – Я много чем занимался. Брал подработки. Путешествовал. В итоге оказался в концертном бизнесе.

– Вы музыкант? – спросила Патрис.

– Если бы, – Добби улыбнулся. – Я ношу оборудование. Подключаю. Разбираю. Роуди [12], короче говоря.

– Как здорово, – сказала Патрис. – Вы, наверное, встречаете столько знаменитостей.

– Бывает, да. Меня не особо заботят знаменитости.

– А как насчёт армии? – спросил Лефлёр. – Служили когда‑нибудь?

Глаза Добби сузились.

– Почему вы вдруг об этом спросили?

– Да, Жарти, – добавила Патрис. – Почему?

Лефлёр почувствовал, что краснеет.

– Да не знаю, – пробормотал он. – Просто интересно.

Добби откинулся на стуле и провёл рукой по своим длинным, сбивающимся в пряди волосам. Потом Патрис сказала: «А ждёт ли вас где‑нибудь миссис Добби?», и беседа перешла в другое русло. Лефлёр мысленно отругал себя. Нужно быть аккуратнее. Если Добби заподозрит, что Лефлёру известно о его поступке, он может слинять с острова, прежде чем инспектор успеет собрать доказательства. С другой стороны, нельзя же арестовывать человека без улик. А уликой является дневник. А отдать дневник – значит объясняться, зачем взял его. Мысли Лефлёра так лихорадочно метались внутри этого треугольника, что он потерял нить разговора, пока не услышал, как его жена произнесла: «…наша дочь Лили».

Лефлёр медленно мигнул.

– Ей было четыре, – сказала Патрис. Она положила свою ладонь на ладонь мужа.

– Да, – пробормотал он.

– Искренне сочувствую вам обоим, – сказал Добби. – Словами не выразить.

Он покачал головой, словно сетуя на их общего врага.

– Проклятое море, – сказал он.

* * *

В ту ночь, подвезя Добби до гостевого дома, Лефлёр припарковался на другой стороне улицы и заглушил двигатель. Его внутренний голос требовал не сводить глаз с этого человека.

Телефон завибрировал. Сообщение. Патрис.

Кофе закончился. Купи на обратном пути.

Лефлёр закусил губу. Написал ответ.

Зашли выпить с Добби. Долго не задержусь.

Нажал кнопку «отправить» и вздохнул. Он ненавидел лгать Патрис. Ненавидел пропасть, которая разверзлась между ними. Свежую пропасть. Глубоко внутри его также ранило, что жена, казалось, смирилась со смертью Лили, в то время как он не мог это принять. Она верила в волю Божью. Часть его замысла. Держала Библию на кухне и часто зачитывала куски оттуда. В такие моменты Лефлёру казалось, что перед ним захлопнулась дверь, открыть которую больше нельзя. Раньше он был верующим, и в день, когда Лили появилась на свет, он чувствовал, что благословлён некой силой, более могущественной, чем всё человечество.

Но после её смерти он стал смотреть на вещи по-другому. Бог? Зачем обращаться к Нему сейчас? Где был Господь, когда тёща заснула в шезлонге? Где Он был, когда его дочь утащило море? Почему Бог не сделал так, чтобы её маленькие ножки побежали в другую сторону, в безопасное место, к дому, обратно к маме и папе? Что это за Бог такой, который позволяет ребёнку вот так погибнуть?

В невидимых силах ему нет успокоения. Есть только то, с чем ты встречаешься нос к носу, и то, как ты с этим справляешься. Вот почему его так увлекал дневник – и временами расстраивал. Группа потерпевших крушение людей считает, что с ними в шлюпке сидит Бог? Почему не прижать его? Не заставить ответить за все ужасы, которые он допускает? Лефлёр поступил бы именно так.

Он щёлкнул бардачком, достал флягу и отпил большую порцию виски. Потом потянулся к пассажирскому сиденью за портфелем, достал дневник, включил освещение в салоне и вернулся к истории. Он не заметил, как в гостевом доме, в окне второго этажа за ним наблюдали маленькие круглые линзы бинокля Добби.

* * *