Незнакомка в городе сегуна. Путешествие в великий Эдо накануне больших перемен

Я увидела город, который знала больше двадцати лет, – серый лабиринт стали и бетона, который тянется от океана до самых гор. Тринадцать линий метро и тридцать шесть линий железной дороги и монорельса огибают зеленый парк Императорского дворца. Тридцать восемь миллионов человек – в кимоно, деловых костюмах, колготках в сеточку, узких джинсах, школьной форме, винтажных платьях в стиле «американка Юга» – едут на эскалаторах метро, стоят в очереди за свежей выпечкой, читают книги, пьют кофе, уткнувшись в экран телефона. Бесконечный город, в котором проведено столько лет, наполненных исследованиями, – город, ставший вторым домом.

Но не зря я десять лет занималась жизнью Цунено. Теперь я могу различать призрачные контуры другого, старого города – того, который знала она. Его небоскребами были шаткие пожарные вышки. Вместо шума машин по улицам разносился стук деревянных сандалий. Сад Императорского дворца был территорией вокруг замка сегунов. Где-то среди стеклянных и стальных башен квартала Синдзюку Цунено с мужем еле выживали, работая в харчевне родственника. Недалеко от монументов парка Уэно она стояла на коленях у постели младшего брата, прощаясь с ним в последний раз. В нескольких шагах от огромных универмагов и роскошных витрин квартала Гиндза она шла по длинным коридорам Южной конторы городского управления.

Землетрясения, пожары и бомбардировки почти ничего не оставили от зданий и ландшафта старого Эдо. Уцелели единичные строения. Например, одни из красных ворот особняка главы клана Кага, которые Цунено, наверное, видела, когда только вошла в город. Теперь они ведут во двор главного здания Токийского университета. Или сторожевая башня Фудзими замка сегунов, которая все еще смотрит на город со своего основания из тяжелых серых камней. Но большая часть Эдо теперь живет в коллективной памяти: под музейным стеклом, в углу любого книжного магазина, в торговых пассажах обычных жилых кварталов, в кухнях старых ресторанов, подающих только лапшу и блюда из угря. Одна из новейших линий токийского метро называется Оэдо, что означает «Большой Эдо». Подходящее название – ведь старый город все еще существует под современным Токио и живет в своем подземном ритме. Нужно только знать, где он находится и как ощутить его присутствие.

Дома, в Америке, когда я упоминаю Эдо – в университете, в аэропорту, на остановке школьного автобуса, – я вижу в ответ пустые взгляды. Слово Эдо не находит никакого отклика даже у людей, прекрасно знающих Токио. Важнейшие элементы массовой культуры Эдо – гейши, театр кабуки, гравюры по дереву – воспринимаются как универсальные, вневременные символы Японии. Знаменитая, ставшая культовой «Большая волна» Хокусая[807] брызжет пеной на холщовых сумках и кофейных кружках, но того города, который сделал возможным появление этой работы, – того города, где художник когда-то сидел в харчевнях и ресторанах, набрасывая рисунки на потеху восхищенной толпе, больше нет. Там, где должно быть живое, шумное, полное суматохи место, название которому Эдо, теперь пустота или в лучшем случае выхолощенная статичная культура, что-то чужеродное и недоступное.

Но Эдо все-таки познаваем, как познаваемы его жители – даже те, кто не оставил после себя ни громких имен, ни великих достижений. Они не могли предвидеть, что их город сменит имя, что сегунат падет, что на месте деревянных домов вырастут кирпичные кварталы, а затем – башни из стекла и бетона. Им не дано было предугадать, что границы их мира раздвинутся так катастрофически быстро и настолько безжалостно. Что их бесконечно большой город будет стоять в ряду других столиц мира, станет просто еще одной точкой на карте. Но жители Эдо оставили нам свои истории – и не как представители Японии или носители исчезнувшей традиционной культуры, – они были плоть от плоти живого великого города. Эти люди месили ногами уличную грязь, не могли заснуть, когда шумели соседи, тратили деньги на тушь и бумагу, чтобы писать домой письма. Голоса, которые доносятся до нас через полмира и сто семьдесят лет, порой кажутся поразительно знакомыми. Они рассказывают о шуме и толчее большого города, о своих стремлениях, потраченных усилиях, затратах и потерях. Пока живы их записи, мир Цунено, который кажется таким далеким от нашего, еще не совсем потерян.

Благодарности