Незнакомка в городе сегуна. Путешествие в великий Эдо накануне больших перемен

У Цунено было одно-единственное кимоно, чтобы прикрыть тело, была отчаянная решимость, чтобы прятать свой страх, и была работа, чтобы чем-то заполнять дни. Ее костюм и ее роль – этого ей вполне хватит, чтобы жить дальше.

Весна и лето 1840 года не запомнились столичным жителям ничем особенным. Ко Дню мальчиков над крышами домов заполоскались коинобори – бумажные украшения в форме карпа[458]. Сразу после пошли дожди, и дороги превратились в реки грязи. Сотни тысяч зонтиков раскрылись, кажется, одновременно. Когда тучи рассеялись, зонтики сменились миллионами бумажных вееров.

В самую жаркую пору лета все, кто мог себе это позволить, лакомились угрем. Светлое время дня растянулось будто до бесконечности – так, что даже исчез час мыши, пробегающий через полночь за час до и час после. Театры ставили дешевые пьесы о всяких ужасах с духами и привидениями, а уличные торговцы, прежде разносившие суси из сельди алозы, стали предлагать живых золотых рыбок.

Городские сплетни, как всегда, были переполнены леденящими душу историями о супружеских изменах и убийствах. На воротах и специальных досках висели обычные уведомления от городских властей[459]. Весной в них порицались конторы по найму, проверявшие добросовестность работников без должного усердия. Через несколько месяцев, в начале лета, вывесили листовки, запрещавшие устраивать фейерверки в людных местах. В конце лета появились листовки, в которых городские старейшины хвалили одного добродетельного человека, посвятившего себя уходу за старым парализованным отцом-парикмахером. Особо примечательным можно было бы назвать – правда, с большой натяжкой – листок, восхвалявший доблесть стражника и привратника, которые разоружили безумца, обнажившего клинок и угрожавшего им прохожим на улице.

В праздничный вечер в середине лета толпы горожан собрались у моста Рёгоку[460]. Площадь у подножия моста заполнилась галдящими торговцами и веселыми гуляками, бившими в барабаны; фонарей было так много, что ночь казалась светлой как день. На реке две группы мужчин в лодках запускали в небо петарды, соревнуясь, у кого выйдет лучше. Яркие цветы взрывов на миг зависали над торговцами, барабанщиками и всем Эдо, а затем превращались в дым. Пепел, похожий на снег, осыпал мерцающую воду.

Цунено вспоминала Этиго. Снежная страна казалась ближе летом, когда дороги были свободны и почта ходила намного быстрее, хотя многие сезонные работники покидали город еще весной и возвращались на свои поля. Цунено предпочла остаться, как и один ее земляк, которого звали Идзава Хиросукэ, уроженец соседней деревни. До случайной встречи в Эдо[461] Цунено не виделась с ним двадцать четыре года. В детстве они хорошо знали друг друга, так как она была дочерью храмового служителя, а он сыном деревенского старосты из Камоды. Он часто играл с ее братьями. «Ты был ему словно младший брат, так что, конечно, ты хорошо его знаешь»[462], – писала она Гию. Теперь при каждой встрече они говорили о родных местах. Хиросукэ довольно часто писал домой и мог рассказать Цунено новости о земляках, которых она знала. Такое доброе отношение к себе она ценила еще сильнее, потому что Гию по-прежнему отказывался писать ей. Они с Хиросукэ решили, что, когда состарятся, тогда и вернутся в Этиго. Обоим хотелось умереть дома, в окружении родных гор и полей, среди людей, знакомых с детства.

Как и Цунено, Хиросукэ променял благополучную жизнь в деревне на городские приключения. Время от времени он нанимался к столичным знаменосцам и, пока был у них в услужении, числился самураем. В письмах он сам себя называл самураем без господина – ронином[463], – так же величали его и другие люди, бывшие с ним в переписке. Впрочем, это почти ничего не означало, поскольку статус его считался временным и номинальным – без права наследования. Следовательно, он был всего лишь человеком, претендующим на статус самурая. Тем не менее, когда Хиросукэ нанимали на службу, он, как и подобает воину, носил широкие штаны с разрезом, украшенные гербом господина, и люди волей-неволей выказывали ему почтение, так как всем приходилось учитывать высокое положение дома, который он представлял. Иногда ему даже дозволялось носить оружие. Хиросукэ прекрасно умел читать и писать, имел материальную поддержку своей семьи – по этой причине он стоял на ступень выше обычных слуг, которых управляющие, распределявшие работу, сгоняли в казармы, словно скот, и оставляли у себя часть их жалованья[464]. Такая служба, во-первых, давала ему возможность заработать себе на жизнь в Эдо, а во-вторых, выглядела не настолько непрестижной, чтобы не быть неприемлемой для сына старосты.