Незнакомка в городе сегуна. Путешествие в великий Эдо накануне больших перемен

Готовясь к представлению в театре Каварадзаки, актер Ивай Хансиро V открыл ларец, в котором хранил свой сценический грим и многое другое: ярко-красную густую помаду, добытую из раздавленных лепестков сафлора; белую пудру для лица; черную тушь, чтобы подчеркивать столь знаменитые широко расставленные глаза; кисти; губки; промокательные салфетки всевозможных размеров. В одиннадцатом месяце 1840 года он играл двойную женскую роль – роль уличной проститутки и старухи[476]. Шестидесятипятилетний актер провел на сцене почти полвека. Ему доводилось играть принцесс и поджигательниц, богинь и гейш. Теперь, с очередной премьерой, ему надо было вживаться в новые образы. Но сам акт преображения оставался неизменным.

Он тщательно выбрил подбородок и протер лицо очищающим средством. Затем смешал пудру с растительным маслом, чтобы получилась густая масса, взял самую большую плоскую кисть и широкими мазками прошелся по шее, плечам, лбу, сомкнутым векам, носу и губам. Затем прочертил еле заметные розовые полосы от середины век и поперек скул, а сверху положил еще один слой белил. Мазнул киноварью уголки глаз, а края век подчеркнул черным цветом; нарисовал ярко-алые губы поверх своих, белых как мел[477]. Для дочери горожанина он делал рот более широким, для гейши рисовал губы бантиком, для старухи выводил длинные и тонкие губы. Когда он играл замужнюю женщину, то красил каждый зуб черной пастой – так делала и Цунено.

Хансиро надел на голову парик. Он прекрасно умел носить женское платье, семенить мелкими шажками и говорить высоким голосом. Он знал, как смеяться, как жестикулировать, как по-женски держать голову. Но даже для него быть женщиной означало не просто вживаться в роль и произносить заученные реплики, притворяясь на сцене до тех пор, пока не снимет костюм и не смоет грим в своей уборной. Это была та личность, которую знал его зритель, это был его публичный образ. Никто не стал бы рассматривать гравюры с изображением пожилого мужчины в простой одежде, каким Хансиро и выглядел, когда оставался дома и сочинял стихи. Публика хотела видеть самурая Гомпати – юного и отважного. Но еще чаще зрителю нужна была прекрасная женщина в одеждах сливового цвета, с алым ртом и копной густых черных волос. Даже на своем поминальном портрете Хансиро V суждено было предстать в женском образе[478].

Любому, кто пытался выжить в Эдо, требовалось обладать умением преображаться. Кто-то, как Хансиро, являл миру образ, непохожий на истинное лицо. Кто-то менял работу и дом: слуги находили себе новых хозяев, жильцы переезжали в другие кварталы. Мужчина, весной продававший сельдевую икру, зимой торговал вразнос картофелем. Девушка, жившая в доходном доме, училась играть на сямисэне, чтобы потом надеть на себя личину гейши. Разорившийся лавочник брал в долг у соседей плетеные корзины и отправлялся собирать негодное тряпье и мусор[479]. Уличный торговец откладывал свой шест и устраивался чистить устриц и других моллюсков. Внезапно овдовевшая молодая жена становилась поденщицей. И все вокруг меняли имена: был Хансиро – стал Тодзяку; был Хандзаэмон – стал Якара; был Кинсиро – стал Кагемото; был Гисукэ – стал Гиэн.

Цунено, обретя наконец свои привычные наряды, снова стала той, кем была всегда, – респектабельной женщиной из обеспеченной провинциальной семьи. Гию прислал ее вещи: шелковые летние кимоно и шнуры, чтобы их подвязывать; стеганую одежду для поздней осени и пояса-оби. По утрам она смотрелась в зеркало – свое зеркало – и чернила зубы, как подобает замужней женщине. Она делала это уже столько лет, что ее зубы оставались серыми даже без порошка. В зеркале отражалось знакомое лицо, только ставшее чуть старше, – и это была Цунено, дочь Эмона, сестра Гию. Сейчас, с новым мужем, в Эдо, у нее появилась возможность начать жизнь с чистого листа, шанс стать кем-то другим.

Конечно, в городе всегда могли найтись те, кто был знаком с семьей Цунено и ее историей. Однако люди при первой встрече видели обыкновенную замужнюю женщину за тридцать лет. Они не знали, что ее обманули, что ее предали. Не знали, как она опозорила братьев. Не знали, как часто она ошибалась и терпела неудачи.

Она отказалась от имени, которое дали ей родители, и назвалась коротко и просто – Кин. Имя это было созвучно слову золото, что сулило удачу. Гию согласился его признать[480]. В письме молодоженам он просил Хиросукэ передать благие пожелания «о-Кин» – такова была вежливая звательная форма ее нового имени. Правда, в собственных записях он до конца своей жизни называл сестру Цунено, но публично готов был притвориться, будто поверил, что она стала другим человеком.