Незнакомцы в поезде

Гай повернулся спиной к Оуэну. Он прекрасно знал, кто это — общество. Но общество, о котором он думал применительно к себе, это был закон, свод неукоснительных правил. А вообще обществом же были люди вроде Оуэна, люди вроде него самого, люди вроде, например, Брилхарта из Палм-Бича. Сообщил бы о нем Бриллхарт? Нет. Он даже не мог представить, чтобы Бриллхарт сообщил о нем. Каждый переложил бы это на других, а те оставили бы это тоже другим, и никто этого не сделал бы. Питал ли он уважение к установлениям? Что это за законы, который привязывали его к Мириам? Ее убили, а кому до этого дело? Если люди от Оуэна до Брилхарта по существу не собираются сдать его, то чего ему-то дальше суетиться? И чего он этим утром думал. что собирается сдаться полиции? Что за мазохизм с его стороны? Не будет он сдавать себя. Что он, конкретно, имеет на своей совести? Какое человеческое существо собирается сообщить о нем?

— Разве что осведомитель какой-нибудь, — сказал Гай. — Думаю, осведомитель сообщил бы.

— Верно, — согласился Оуэн. — Грязный, вонючий стукач. — И он с облегчением рассмеялся.

Гай хмуро смотрел в бесконечность. Ему хотелось увидеть твердую основу, на которую он может ступить и пройти в какую-нибудь сторону — нечто мелькнувшее перед ним вдалеке. Закон — это не общество, с этого он начинал. Общество — это люди вроде него самого и Оуэна, и Брилхарта, которые не имеют права отнимать жизнь у других членов общества. Но закон это делает.

— И всё-таки закон пока считается, является волей общества — как минимум. Но это даже не то. Может быть, коллективной волей, — добавил он, понимая, что он, как всегда, путает следы, делает вещи максимально запутанными, пытаясь сделать их ясными.

— Хм? — подал голос Оуэн. Голову он опять запрокинул на кресло, его черные волосы в беспорядке упали на лоб, глаза были почти закрыты.

— Нет, коллективно люди могут линчевать убийцу, но закон призван как раз предупреждать такие вещи.

— Никода не верил в линчи, — с трудом пробормотал Оуэн. — Это непрально! Это чтобы зря навешать собак на Юг.

— Мое мнение: если общество не имеет права отнимать у другого человека жизнь, то и закон не имеет. Я считаю, что закон — это сумма регулирующих норм, данных свыше, в которые никто не имеет права вмешиваться, ни одно человеческое создание не имеет права трогать. Но в конечном итоге дело с законом имеют человеческие создания. Я говорю о людях вроде вас и меня. Мое дело, в частности. — особое. Пока я только говорю о моем деле. Но это только логика. Я вам скажу одну вещь, Оуэн. Логика не всегда срабатывает, потому что ею пользуются люди. Хорошо, когда ты строишь здание, тогда всё зависит от материала, но… — Его аргументация словно растворилась в дыму. Он словно натолкнулся на стену, которая не пропускала больше ни единого слова — просто потому, что он уже не мог думать дальше. Он говорил громко и внятно, но знал, что Оуэн его не слышит, даже когда пытается слушать. Вопрос о вине Гая его совершенно не волновал. Пять минут спустя Гай сказал: — Интересно, как насчет жюри.

— Что — жюри?

— Жюри — это двенадцать человеческих созданий или свод законов? Это интересный вопрос. Я считаю, это всегда интересный вопрос. — Он вылил остатки виски себе в стакан и всё выпил. — Но я не думаю, что это вам интересно, Оуэн. А что вам интересно? — Оуэн сидел молча и неподвижно. Ничего-то вам не интересно.

Гай взглянул на расслабленно вытянутые на ковер ноги Оуэна, его большие коричневые стоптанные ботинки, обращенные носками друг к другу, потому что опирались на кончики каблуков. Внезапно их расслабленная, бесстыдная, массивная тупость показалась Гаю сутью всей человеческой тупости. Это преобразовалось моментально в его старую неприязнь к пассивной тупости тех, кто мешал его работе, и, прежде чем он успел это осознать, сильно пнул ногой по ботинку Оуэна. Но Оуэн вё равно не пошевелился. "Работа", — вспомнил Гай. Да, надо возвращаться на работу. Подумать обо всём этом он успеет и потом, а вот работа не ждет.

Он взглянул на часы. Десять минут первого. Ночевать здесь он не хочет. Интересно, есть ли сегодня ночью рейс. Должен быть. Или поезд.

Он потряс Оуэна.

— Оуэн, просыпайтесь. Оуэн! — Оуэн что-то промямлил. — Думаю, вам лучше выспаться дома.

Оуэн выпрямился в кресле и членоразборчиво произнес:

— В этом я сомневаюсь.

Гай взял куртку с кровати и оглядел комнату — не оставил ли чего. Но ничего не оставалось, потому что он ничего и не принес. Он подумал, что лучше всего позвонить сейчас в аэропорт.

— Где туалет? — Оуэн встал. — Я не очень хорошо себя чувствую.

Гай не нашел глазами телефона. Но возле ночного столика рядом с кроватью был виден провод. Он проследил, что провод идет под кровать. Трубка лежала не на телефоне, а на полу, и Гай мог быть уверенным, что она не падала, потому что обе части были аккуратно положены возле ножки кровати, причем трубка угрожающе смотрела в сторону кресла, на котором сидел Оуэн. Гай медленно подтащил телефон к себе.

— Э, тут есть где-нибудь туалет? — спросил Оуэн, открывая дверь шкафа.