Незримая жизнь Адди Ларю

Это его ошибка: он не в силах заставить себя выбраться из объятий Адди, подняться с постели, взять с полки единственную оставшуюся записную книжку. Их уже шесть, последняя заполнена наполовину, такой она и останется: чистые страницы, а до того – записанный плотным неразборчивым почерком фальшивый конец незаконченной истории. Сердце Генри пропускает удар, слегка замирает от ужаса, но он знает, что нельзя позволять буре разгуляться на полную, иначе та разорвет его на части, как небольшой озноб превращает легкую дрожь от холода в тряску, когда зуб не попадает на зуб. Нельзя терять контроль, нет, еще рано.

Рано.

Поэтому Адди говорит, а он слушает, пропуская через себя истории, словно волосы сквозь пальцы. И каждый раз, как на поверхность пытается пробиться паника, Генри с ней борется, задерживает дыхание и убеждает себя, что все в порядке, но не шевелится, не пытается встать. Просто не может, потому что, если встанет, чары разрушатся, время помчится вскачь, и все закончится слишком быстро.

Генри знает, что это ужасно глупо, какое-то странное суеверие, но страх никуда не исчезает, он настоящий, а в кровати безопасно. Адди не двигается с места, и Генри так рад, что она с ним, благодарен за каждую минуту с момента их встречи.

Где-то в полдень его вдруг накрывает голод. Генри просто умирает от голода.

Это неправильно. Легкомысленно, поверхностно и неуместно, но голод мгновенно одолевает Генри, и вместе с его появлением минуты ускоряют бег.

Невозможно удержать время.

Оно мчится, стремительно несется вперед.

Адди смотрит на Генри, будто может прочесть его мысли, увидеть, как в голове назревает буря. Но Адди – солнышко, она разгоняет облака, и снова на горизонте чистое небо.

Она вытаскивает его из кровати и тянет на кухню. Генри сидит на табуретке и наблюдает за Адди, которая готовит омлет и рассказывает ему, как впервые летала на самолете, услышала песню по радио, увидела фильм.

Это ее последний подарок, таких мгновений у Генри больше не будет.

Он тоже преподносит ей последний дар – слушает.

Вот бы снова забраться в постель с Томиком, но оба знают – пути назад нет.

Теперь, когда они оттуда выбрались, неподвижность кажется Генри невыносимой. В нем бурлит беспокойная энергия, ему срочно требуется что-то предпринять, а времени не хватает, и Генри знает – его уже не будет никогда.

Время всегда заканчивается за секунду до того, как вам пора. Постоянно не хватает какого-то мгновения.

Поэтому, когда паника начинает захлестывать Генри, они одеваются, выходят на улицу и принимаются наворачивать круги по кварталу. Это все равно что зажимать рукой разбитое стекло, пытаться сдержать расползающиеся трещины, но Адди рядом, и ее пальцы переплетены с пальцами Генри.

– Знаешь, как прожить три сотни лет? – спрашивает она.

– Как? – подхватывает Генри.

– Так же, как живут год, – секунду за секундой.

У Генри гудят ноги, но беспокойство отступает – не исчезает совсем, но с ним уже можно справиться.

Они идут в «Негоциант», заказывают еду, но не едят, пиво, но не пьют – Генри невыносима идея провести последние несколько часов в опьянении, как бы ни боялся он встретить судьбу в трезвом виде.

Генри отпускает шуточки о последней трапезе, смеется над этой безумной мыслью, и лицо Адди искажается, всего на секунду, но Генри принимается извиняться – ему так жаль, а она обнимает его всем телом, и паника вновь вонзает в него свои когти.

В голове нарастает буря, затмевая небо над горизонтом, но Генри и не думает сопротивляться.

Пусть приходит.

И только когда начинается дождь, Генри понимает, что буря – настоящая. Он запрокидывает голову, позволяя каплям струиться ему на лицо, и думает о ночи в «Четвертом рельсе», о том, как они вышли из клуба на улицу и на них обрушился ливень, от которого перехватило дыхание. Он вспоминает о том дне, а не о крыше, и это что-то да значит.

Нынешний Генри так далек от того, который забрался на крышу год назад… А может, и не настолько далек. В конце концов, до края всего несколько шагов. Но Генри отдал бы все за то, чтобы спуститься обратно.

Боже, он отдал бы все за еще один день.

Солнце село, наступили сумерки, и Генри не встретит новый восход. Страх обрушивается на него, внезапный и предательский. Словно порыв ветра на застывший пейзаж. Генри сражается с ним, еще рано, чересчур рано, и Адди сжимает его руку, чтобы того не унесло прочь.

– Останься со мной, – просит она.

Генри отвечает:

– Я здесь.

Его пальцы крепко сжимают ее.

Ему нет нужды спрашивать, как ей – отвечать.

И без того ясно, что она будет рядом с ним до самого конца.

Что на сей раз он не останется один.

И с ним все хорошо.

Все хорошо.

Все будет хорошо. Время почти пришло.

XVIII

Время почти пришло, они уже на крыше.

Это та же самая крыша, на которую Генри поднялся год назад, та, где дьявол предложил ему сделку. Круг замкнулся. Генри не знает, должно ли все произойти здесь, но это кажется ему правильным.

Адди держит Генри за руку, и это тоже кажется правильным. Она – его громоотвод в надвигающейся буре.