Незримое, или Война в иномирье

– Значит, не ошибался Осиновский. Он вас уговорил «поквасить» виски в баре, помните, сразу после вашего приезда в Швейцарию? Завел разговор о женщинах, по-пьяни вы с ним и обменялись мнениями, какие вам женщины больше всего нравятся. Он вам пел об одной, второй, третьей…

А вы – подставились. Вы не сказали, мол, вот та ничего, и эта, потом вон та… Нет, вы назвали одну – голливудскую звезду Орнелу Мутти.

А больше ничего Осиновскому и не было нужно. Тут же, чтобы не засветиться, не в Швейцарии, а в соседней Франции организовали конкурс двойников: «Десять красивейших женщин Голливуда» (списочек, естественно, разработали так, что в него попала и Мутти).

Кстати, двойников у нее нашлось гораздо меньше, чем у других – всего три. Но по внешности, по возрасту, и главное – по особым обстоятельствам подошла им Тортеуар.

У нее была дочь, больная лейкемией. И, конечно, не было денег на операцию.

Осиновский лично встретился с ней. И обговорил условия сотрудничества: она ему – вас, точнее, нужную информацию о вас, а он ей – операцию дочери по пересадке стволовых клеток костного мозга, оплаченную на год квартиру в Женеве, работу в контролируемой им фирме по специальности психолога, и подвод к вам. Для этого они втемную использовали Гимли – мол, подарок, вам такие женщины нравятся, если что – он тебе спасибо скажет…

А теперь – почему она вам не открылась.

Васильич, она тебя по-настоящему полюбила. Не сразу, конечно, потом… А после лечения Анни-Лизы – она раньше дочь любила больше всего на свете, а теперь – вас обоих, и неизвестно, кого сейчас – больше.

Она, конечно, все бы вам рассказала, но когда последний раз позвонила в Лондон и сообщила, что вы можете лечить на расстоянии, и сказала – все, я выполнила наш уговор, Осиновский заявил, что она должна спать с вами и дальше, пока вы не угробите президента. И пусть только попробует отказаться! А если откажется – дочку, мол, можно ведь и похитить, а она уже и не больная, и вполне созревшая, и используют девчонку его парни по назначению…

Ну, как она могла после этого решиться тебе сказать? Ты, конечно, защитить можешь, а если не захочешь? Ты ведь знаешь, наверное – для твоего изучения прежде, чем в Швейцарию выманить, чуть ни исследовательский институт создали, так что характер твой Осиновский знает, и о том, что ты не прощаешь предавших тебя друзей, тоже. И он Джоли про это сказать не забыл!

Да у девчонки в голове слова твои стучат: «Ты только люби меня и не предавай». Ну, что могла баба сделать, по-твоему, при таком внутреннем раздрае?

Монасюк тем временем побелел лицом, махнул рукой Селезневу – мол, помолчи пока, и принялся накручивать диск телефонного аппарата. Судя по числу цифр – звонил куда-то далеко.

Пошел вызов. Монасюк, сжав губы в нитку, ждал.

Трубку взяли.

– Осиновский? Это я, Монасюк. Слушай меня, Пал Абрамыч!

Если с головы Джолианны или ее девочки хоть волос упадет, твои бандиты не успеют их и до места довести, не то что притронуться к ним, как я вырву им яйца!

А потом – намотаю на руку языки и буду выдирать их. Каждому не спеша. Потом оставлю сдыхать, а тебя, Паша, я в самую дикую российскую зону перекину и сообщу, что ты насиловал и потом убивал детей. Тебя там, Паша, во все дыры будут драть!

Ты меня слышишь, Паша… – он говорил размеренно и внятно, хотя и сквозь зубы. – Ты ведь уже знаешь от своего агента, что я могу?

Заткнись! Не сметь мне врать! Не знает он ничего… Теперь уже знаешь.

Повторяю – мои девочки под постоянным контролем. Хочешь проверить, сделаю ли я то, что обещал – попробуй их тронуть!

Он бросил трубку на аппарат.

– Сергей Николаевич! – сказал он. – Я хочу видеть Джоли. Где она?

– Не знаю, – пожал плечами Селезнев. – Мы поговорили, а утром они уехали. Но пока она вообще не хочет видеть вас!

Раньше, до этих слов, он никогда не видел сломленного Монасюка. Он видел его разгневанным, удивленным, ошарашенным, но сломленным…

– Ну-ну, – подходя к Анатолию и тряся его за плечи, сказал Селезнев. – Ну, пока не хочет… Да образуется все…

Монасюку давно не было так плохо. На нежелание Джоли видеть его наслаивалась его досада из-за ее предательства – как бы то ни было, однако фактически-то предательство было налицо…

Но ведь он так любит ее… Неужели она больше никогда…

Эти мысли сводили его с ума. И он решил уехать туда, где «И стены помогают».

Он полетел в Москву.

Но даже любимая квартира на Котельнической не привела его в хорошее настроение.

Все дело было в том, что когда они уезжали, он запретил Джоли прибираться – хотел после следующего приезда как бы очутиться в доме, из которого они и не уезжали.

Везде были разбросаны мелочи, которые напоминали о недавнем счастье – ее маечка и халатик в спальне, щетка для волос, зубная щетка, предметы косметики в ванной…

Он вошел в кухню и буквально замычал от боли – на столе остались две чашки из-под кофе, две тарелки, две ложечки…

Он послонялся по квартире, не зная, чем заняться, как отвлечься от мыслей, которые бродили в голове, и все были о ней…

Зазвонил телефон.

Он, не торопясь, подошел и снял трубку. Он не ждал приятных известий.