Незримое, или Война в иномирье

Но ты знал также, что твои дружки сядут в самолет – и фьюить! Улетят. Договоров о взаимной выдаче преступников у нас ни с США, ни с Японией не было. Следовательно, сидеть-то тебе одному! А полетит под откос твоя молодая жизнь… Тогда ведь могли и по максимуму – 25 лет тебе определить, Паша! Дело-то – политическое!

Ладно… Пятьдесят лет все-таки прошло…

Вопрос ко всем – кто придумал, как выманить паспорта, чтобы можно было срочно улететь на родину?

Сото кивнул в сторону Осиновского:

– Он. У нас после лимонада голова плохо соображала.

– Ну, и на машине своей вас отвез в аэропорт, проводил, верно?

Оба кивнули.

– Это ему убедиться нужно было, что вы – улетели. Истринская милиция опоздала всего на пару дней – вас, конечно, вычислили, но допросить не смогли – вы были уже дома…

А наутро он пошел с заявлением о переводе на другой факультет. И – концы в воду, даже если бы через какое-то время и заподозрили, что дело как-то связано с химическими технологиями, кто бы мог его разыскать? А, Паша?

Тишина стояла мертвая. Да и что тут скажешь?

– Ладно. Последнее, что я хочу сказать. Я был на могиле Мио, она так и состарилась в психиатрической больнице. Умерла два с половиной года назад. Но, очевидно, пришла в себя ненадолго перед смертью и назвала два имени – тебя, Паша, она не назвала. Ты же ни насиловал ее в зверской форме, ты даже пытался защитить… Поэтому и жуткие сны видели лишь двое из вас.

От себя я венок на могилу девочки положил. Да, а ее отец ведь вас фактически простил. Он хотел остановить колдуна, который собрался вас убить, но не смог. Это пришлось делать уже мне.

Осиновский! А ты чего хотел? Власти? Так ведь если человек получает абсолютную власть, рано или поздно он становится негодяем – в истории полно примеров этому! Впрочем, чтобы стать негодяем, тебе-то и власть не понадобилась…

Монасюк встал.

– Я выполнил обещание – защитить вас и спасти от смерти. Так что полученные от вас деньги я отработал. Мы в расчете.

А вас мне жаль. Жизнь свою вы прожили в страхе, и хотя стали богачами, что ждет вас?

Вы, Сото, рано или поздно умрете от руки своего племянника, которого очень любите и которому доверяете.

А вы, Бейтс, скорее всего после смерти так и не увидите, как ваша империя развалится – ее растащит по кусочкам. Саймон, я думаю, все-таки выберет фермерскую жизнь.

Ну, а такие авантюристы, как ты, Паша, никогда не умирают в своей постели от старости. И знаешь, это очень правильно!

Осиновский, Сото и Бейтс, завозились, вставая с кресел. Монасюк пошел к двери. Дернувшемуся к нему Бейтсу он сказал:

– Не стоит, руки я никому из вас не подам!

– Но за что вы так ненавидите нас? – с болью в голосе спросил Бейтс. – Мы ведь не понимали, что делали!

Монасюк сощурился:

– За то, что вы бросили ее там, в кустах. И не вернулись, когда пришли в себя.

За то, что воровски, украдкой сбежали из Москвы, вместо того, чтобы прийти в милицию.

И за то, что из-за вас она 47 лет прожила, находясь в ступоре и состарилась в психиатрической больнице. А ее отец так и не оправился от потери дочери. Достаточно?

Все трое молчали, опустив головы.

В дверях, обернувшись, Анатолий Васильевич добавил:

– Я положил на могилу Мио Неру особенный венок. Венок невинности и чистоты – он предназначен для умерших девственниц.

И, вот еще что! Никогда не обращайтесь ко мне больше! Слышите? Ни-ког-да!

Монасюк вышел.

Он не хотел видеть, как эти будут уходить.

Глава 29-я

Каладжи Неру умер через две недели после событий на архипелаге Того-Паго. Согласно воле Неру, его похоронили рядом с любимой дочерью на Центральном мемориальном кладбище Джакарты.

Тем временем приближалось Рождество 2007 года.

Анатолий Васильевич Монасюк сидел на берегу, в шезлонге, прямо на полоске песка, омываемого волнами.

Позади него, за спиной, за невысоким холмом возвышался двухэтажный дом, окруженный изрядной величины парком. От дома, сквозь деревья, узкой полосой уходила вдаль, к шоссе, подъездная дорога.

Новая Зеландия, страна изумрудно-зеленых лугов, густых лесов, дымящихся вершин гор, страна вечной весны, а главное – страна грез юного Толика, воплотившихся в жизнь.

Когда он на днях впервые приехал сюда, его, как когда-то в Женеве, на крыльце парадного подъезда встретил весь штат его прислуги.

Словно бы ничего не изменилось…

Чуть впереди стоял Александр Лихтштейнер.

– Добро пожаловать, господин Анатоль! – он открыл дверь.

Тут же в холле его встретила хохлушка Галя – в переднике, с наколкой. Она сделала книксен, и Анатолий, рассмеявшись, поцеловал ее в разом зарозовевшую щечку.

Не было лишь Сергея Николаевича Селезнева и Николая. «В отъезде», – сказал ему Лихтштейнер, не уточняя, где именно находились самые доверенные люди Монасюка.

Анатолий посмотрел направо, где у причала покачивалась на волнах его новая яхта, и перевел взгляд вдаль, туда, где океанские просторы смыкались с невидимым сейчас горизонтом. Где-то там находилось место, где Анатолию пришлось выполнить самую трудную в своей жизни работу. Но теперь, когда все позади…