Незримые

Все рождественские праздники рыбаки, Ларс, Ингрид и Феликс готовили в сарае снасти: обвязывали балластины, приводили в порядок поплавки, якорные тросы и чаны, умудрились подготовить два комплекта снастей с меткой Ханса, и поэтому дядя Эрлинг щедро пообещал им целую долю. Закончили они третьего января, отчалили в сильный ветер и взяли курс на север. Ингрид с Ларсом и Феликсом стояли на пристани, строя собственные планы.

С Хельгой же дела шли не совсем ладно.

Хельга была разочарована, что Марии нет, и не скрывала своего расстройства. Кроме того, ее раздражало, что никто не хочет говорить о родителях и все отмалчиваются, когда она пытается выяснить, что же произошло. Помимо прочего, она, чистоплотная и богобоязненная, вмешивалась в домашние дела, словно Барбру и без нее не знала, как вести хозяйство. И еще она не отпускала Феликса в море: семилетний ребенок в открытой лодке зимой – куда это годится!

Барбру предупредила гостью, чтобы та разумно жгла у себя в комнатушке торф – его у них мало. Заснеженных торфяных штабелей Хельга не заметила, поэтому так мерзла по ночам, что укрывалась двумя одеялами. Ко всему прочему, в хлев она носа не казала: у нее, шкиперской супруги, дома на Буёе имелась собственная прислуга. Даже Сюсанна сторонилась ее, об этом позаботилась Ингрид, а когда Хельга просила Феликса сделать что-нибудь, тот подходил к Барбру и дожидался, когда та велит сделать еще что-то, и выполнял просьбу Барбру.

Со школой дела шли через пень-колоду, Ларс просто-напросто остался на острове и расхаживал тут с видом настоящего мужчины, для которого новой временной хозяйки будто бы и не существовало. Феликс выходил с ним в море, насколько сил хватало, а в остальное время ему помогала Ингрид. Треску они вешали сушиться, а сайду, которую не засаливали, съедали, и пикшу тоже, из нее Хельга делала котлеты, которые они ели с польского фарфора, и от нового года едва пара недель прошла, когда однажды вечером Хельга, сидя в кресле-качалке старого Мартина и глядя, как Сюсанна бегает по комнате, сказала, что да, пора ей, пожалуй, домой, здесь все идет на лад.

Через два дня она вместе с Библией, рождественским вертепом и остальным скарбом загрузилась на «молочную» шхуну Паулуса. Никто, кроме Ингрид, не обнял ее, но Барбру доброжелательно улыбалась и, держа за руку Сюсанну, объясняла малышке, как надо провожать отчаливающую от острова лодку:

– Ну вот, теперь помаши-ка.

В следующий раз Паулус опять пришвартовался двумя швартовыми и спустился на пристань – перекинуться парой слов с Ларсом. Не согласятся ли они отправлять с Паулусом по несколько ящиков трески – молока сейчас самая малость, а он им даст почти ту же цену, что и на фактории платят, там, кстати, новый владелец, некий Банг Юхансен, и они снова рыбу скупают.

– А чего не ту же? – спросил Ларс.

– Перевозка, – ответил Паулус.

– Ты ж не сам платишь.

– За что?

– За топливо.

Паулус криво улыбнулся и сказал, что они рассчитаются, как время придет. Ларс ответил, что каждый раз, загружая к Паулусу на шхуну рыбу, хочет получать расписку, где будет указан вес каждого ящика в килограммах, у них на острове есть безмен, поэтому рыбу они взвесят, и деньги он хочет получать сразу же.

Паулус расхохотался и сказал, что про такое он сроду не слыхал, дай-ка он поговорит с Ингрид. Ларс позвал Ингрид, и та повторила слова Ларса. Сошлись на том, что платить Паулус будет не каждый раз, а каждый третий, то есть раз в неделю, а если из-за мерзкой погоды он не сможет причалить, проценты, чур, не накручивать. Тут они все рассмеялись, а Ингрид с Ларсом как-то странно переглянулись.

В течение недели Паулус забрал 391 килограмм рыбы, потом – 443 килограмма, но дальше ему отдали всего восемьдесят. Оказывается, Ларс с Ингрид, заглянув в лавку, прознали, что Паулус не сдает свежую рыбу в факторию, а сушит ее на вешалах, которые специально для этого поставил на скалах чуть в стороне от своего хозяйства: сушеная рыба оплачивается лучше свежей, хоть она и легче в четыре раза. Они сходили посмотреть на эти вешала и убедились, что расположены они примерно так же, как и их собственные вешала на Баррёе, то есть на голой скале. Поэтому на четвертой неделе они передали Паулусу всего два ящика, в каждом из которых лежало не больше восемнадцати килограммов. Паулус сострил, что погода-то знатная, а они, похоже, дома сидели, хе-хе.

Ларс сказал, что они потеряли много снастей, получил расписку на тридцать шесть килограммов и выслушал ехидные замечания насчет все пухнущих от рыбы вешал. Пропустив замечания мимо ушей, Ларс пошел в дом и объявил, что теперь всю треску они станут сушить сами, и менька тоже, и сдавать на факторию в июне, когда туда съезжаются покупатели и торговцы, Ханс с Мартином так и поступали.