Незримые фурии сердца

– В Центральном парке. Ты не против, что я вернулся?

Джулиан попытался пожать плечами:

– С какой стати я буду против?

Я отметил, что некогда безупречно белые зубы его покривились и пожелтели, малокровные десны кое-где зияли щербинами.

– По правде, я тоже пережил шок, увидев тебя. И был рад небольшой передышке. Только рвануть на улицу, как ты, не мог.

– Ох, Джулиан… – Не совладав с собою, я закрыл руками лицо, дабы не выказать своих чувств. – Как же так вышло? Почему ты здесь очутился?

– Что я могу ответить? – спокойно сказал он. – Ты же меня знаешь. Трахался направо и налево. Без продыху. Втыкал кому ни попадя, вот и доигрался, получил за свое уродство.

– Я-то думал, это я урод.

– Ну, как бы то ни было.

За последние полтора десятка лет я не раз его вспоминал, иногда с любовью, иногда со злостью, но после моей встречи с Бастианом он померк в моей памяти, чего прежде я не мог и представить. Я постепенно понял, что некогда и вправду его любил, но вся эта любовь несравнима с моим чувством к Бастиану. Я позволил влюбленности превратиться в манию. Меня пьянила дружба с красавцем, обладавшим уникальной способностью всех вокруг обворожить. Но он никогда не отвечал мне взаимностью. Наверное, я был ему приятен, он обо мне заботился, но никогда не любил.

Наконец Джулиан нарушил молчание:

– Значит, ты живешь в Нью-Йорке?

– Да, уже почти семь лет.

– Вот уж не предполагал. Мне почему-то казалось, что ты обитаешь в какой-нибудь сонной английской деревушке. Учительствуешь или еще что.

– Ты думал обо мне? Все эти годы?

– Конечно. Как тебя забудешь? А ты теперь врач, что ли? Ничего себе перемена.

– Вовсе нет, – я помотал головой, – я просто волонтер. А вот мой друг – врач. Работает здесь, в Маунт-Синай. Он специалист по инфекционным болезням и стал очень востребованным, когда разразилась эта напасть. Так сказать, в нужное время оказался в нужном месте. Здесь у нас много знакомых геев, и потеря друзей не могла, разумеется, пройти бесследно. Мне захотелось хоть чем-нибудь помочь. Ты знаешь, от многих больных родные отвернулись, потому что стыдятся их. Вот почему я здесь.

– Решил творить добро? Удивительно, если вспомнить, каким эгоистом ты всегда был.

– При чем тут это? – огрызнулся я. – Онкологического больного семья не бросит, а с жертвами СПИДа такое сплошь и рядом. И потому раз-другой в неделю я навещаю пациентов, разговариваю с ними, из библиотеки приношу книги, если попросят.

– Значит, ты все-таки нашел себе… друга. – На последнем слове Джулиан слегка запнулся, и я знал, что он изобразил бы кавычки, будь у него больше сил.

– Да, нашел. Оказалось, и меня можно полюбить.

– Никто не говорил, что нельзя. Если не изменяет память, тебя очень любили, когда ты покинул Дублин. Многие, включая меня.

– Что-то я сомневаюсь.

– А я нет. Сколько уже вы вместе? С твоим другом.

– Двенадцать лет.

– Впечатляет. По-моему, ни с одной женщиной я не протянул и двенадцати недель. Как ты выдерживаешь?

– Это нетрудно, потому что я его люблю. А он любит меня.

– И он тебе не надоел?

– Нет. Тебе это странно?

– Если честно, да. – С минуту Джулиан меня разглядывал, словно пытаясь понять, но потом безнадежно вздохнул. – И как его зовут?

– Бастиан. Он голландец. Одно время я жил в Амстердаме, там мы и встретились.

– Ты счастлив?

– Да. Очень.

– Рад за тебя. – Он помрачнел, в голосе его слышалась горечь. Джулиан перевел взгляд на тумбочку, где стояла пластиковая бутылка с воткнутой соломинкой. – Пить хочется. Подай, пожалуйста.

Я поднес бутылку к его губам, он втянул воду. Больно было смотреть, каких усилий ему это стоило. Через два-три глотка он запыхался и в изнеможении откинулся на подушку.

– Джулиан… – Я отставил бутылку и хотел взять его за руку, но он ее отдернул.

– Ты же знаешь, я не голубой, – перебил он. – Не мужик наградил меня этим.

– Конечно, знаю. – Меня удивило, что даже сейчас ему так важно отстоять свою натуральность. – Наверное, как никто другой. Но разве теперь это имеет значение?

– Имеет! – уперся он. – Если эта история выйдет наружу, я не хочу, чтобы кто-нибудь думал, будто я трахался с мужиками. Хватит и того, что я подцепил вашу заразу…

– Нашу?

– Ты меня понял.

– Вообще-то, нет.

– Если дома про это узнают, мнение обо мне переменится в корне.

– Какая разница, что о тебе подумают. Тебе всегда было плевать.

– Сейчас иначе. Чужие дела меня никогда не интересовали. Пусть кто-то хоть с дикобразом сношается, мне все равно. Меня это не касалось. До сих пор.

– Послушай, разразилась эпидемия, – сказал я. – Она охватит весь мир. Не представляю, чем все кончится, если вскоре не найдут вакцину.

– Я этого уже не узнаю.

– Не говори так.

– Да посмотри на меня, Сирил! Мне осталось всего ничего. Я чувствую, как с каждым часом жизнь утекает. И врачи говорят то же самое. У меня в запасе неделя. А то и меньше.

Поняв, что сейчас расплачусь, я несколько раз глубоко вдохнул. Я не хотел выглядеть жалким и знал, что слезы его рассердят.

– Врачи могут ошибаться, – сказал я. – Бывает, пациенты живут гораздо дольше…

– Ты, наверное, повидал их изрядно.

– Кого?

– Больных… этим.