Незримые фурии сердца

– Писательская фишка, – пояснил я. – Помните картинку – восемь стариков, якобы лучшие из лучших? Йейтс, О'Кейси, Оливер Сент-Джон Гогарти и прочие. Картинка эта была везде – на плакатах, кружках, столовых приборах и подставках. Писательницу никогда не допустят на посудное полотенце, говорила Мод. Долгое время так и было. Но вот сподобились. Теперь и она точно посередке полотенец.

– Так себе увековечивание, – усомнилась миссис Гоггин.

– Пожалуй.

– У тебя есть братья или сестры?

– Нет.

– А хотел бы иметь?

– Да, было бы неплохо. Я вам рассказывал о Джулиане. Он был мне как брат. Пока я не понял, что влюблен в него. Я жалею, что не познакомился с Джонатаном.

– Я думаю, он бы тебе понравился.

– А я так просто уверен. Наша единственная встреча оставила приятное впечатление. Наверное, нехорошо так говорить, но мы с вами нашли друг друга только благодаря его смерти.

– Знаешь, за семьдесят с лишним лет на белом свете я поняла одно: мир этот – полное говно, – навалившись на стол, сказала миссис Гоггин. Выбор слова меня удивил. – Никогда не знаешь, что тебя ждет за углом, но чаще всего какая-нибудь гадость.

– Несколько циничный взгляд на жизнь, миссис Гоггин.

– Не думаю. И по-моему, нам пора отказаться от официоза, как ты считаешь?

Я кивнул:

– Вот только не знаю, как к вам обращаться.

– «Кэтрин» тебя устроит?

– Вполне.

– В парламенте я никому не разрешала так себя называть. Приходилось оберегать авторитет. Помню, однажды Джек Линч назвал меня по имени, и я ему выдала: премьер-министр, говорю, еще раз позволите себе такую фамильярность, и на месяц двери буфета для вас закроются. На другой день я получила букет и записку с извинением, адресованную миссис Гоггин. Хороший был человек. Ну еще бы, родом из Корка. Земляк мой. Я его простила.

– Я бы в жизни не назвал вас по имени. Я трепетал перед вами. Как и все другие.

– Да ну? Странно, ведь я сама доброта, – усмехнулась Кэтрин и добавила: – Ты помнишь, как вы с другом прикинулись взрослыми и дули пиво, а я вас шуганула?

– Конечно! – Я рассмеялся, припомнив те счастливые озорные дни с Джулианом. – А заодно вы приструнили священника.

– Разве?

– Ну да. Прежде с ним никто так не разговаривал. А уж тем более женщина. Что его и взбесило.

– Ай да я.

– Ай да вы.

– Ты был с тем самым парнишкой, которого потом похитили?

– С ним. Это случилось всего через несколько дней.

– Да уж, история всех взбаламутила. Кажется, ему отрезали ухо?

– И еще по пальцу на руке и ноге.

– Ужас. – Кэтрин покачала головой. – Когда он умер, газетчики себя вели беспардонно.

– Мерзавцы! – При воспоминании о том времени в душе моей всякий раз вскипала дикая злоба. – Годами о нем молчали, а тут обрадовались – как же, такая новость! Помню, какая-то женщина позвонила на радио – мол, она так ему сочувствовала в истории с похищением, а теперь он вызывает гадливость. Согнать бы всех этих голубых в кучу, сказала она, да расстрелять, пока всех нас не заразили.

– Но он-то не был геем?

– Нет.

– Бедный мальчик. Вот тебе Ирландия. Как думаешь, когда-нибудь наша страна изменится?

– Мы этого уже не застанем.

Она вдруг закрыла руками лицо (совсем как министр финансов в своем углу), и я встревожился, что чем-то ее расстроил.

– Миссис Гоггин… Кэтрин… что с вами?

– Все хорошо. – Она убрала руки и вяло улыбнулась. – Ты, наверное, хочешь кое-что узнать. Почему не спросишь?

– Меня не интересует то, о чем вы не хотели бы говорить. Повторяю, я не ищу повода причинить вам боль или доставить неприятности. Можем поговорить о прошлом или же забудем о нем и направим взгляд в будущее. Как вам угодно.

– Понимаешь, я никогда об этом не говорила. Ни с кем. Даже с Шоном и Джеком. И с Джонатаном. Он ничего не знал о том, что произошло в сорок пятом. Сейчас я об этом жалею. Не знаю, почему не рассказала ему. Надо было. Он бы меня не осудил, нет. И попробовал бы тебя разыскать.

– Если честно, я бы хотел узнать, как оно все получилось, – сказал я осторожно.

– Еще бы. Было бы странно, если б ты не захотел. – Кэтрин помолчала и прихлебнула пиво. – Пожалуй… пожалуй, стоит начать с моего дяди Кеннета.

– Хорошо.

– История долгая, так что запасись терпением. Я выросла в маленьком поселке Голин, что в Западном Корке. Родилась я в 1929-м, мне было всего шестнадцать, когда все это случилось. Конечно, у меня была семья – мамаша, папаша, всё как положено. И выводок братьев, один другого глупее, и только самый младший, Эдди, был славный парнишка, но слишком уж робкий.

– Я даже не слышал о Голине, – сказал я.

– О нем никто не слышал. Кроме тех, кто оттуда родом. Вроде меня. И моих родных. И дяди Кеннета.

– Вы с ним ладили?