Незримые нити

— Времени остается совсем мало.

— Ничего, успею.

Лиза поводила пальчиком по столу и подняла на него глаза.

— Мы будем дома на Новый год?

— Где ты захочешь, там и встретим. — Он погладил Лизины пальцы. — Я пошел, Лизочка.

Ему не хотелось думать о наступающем празднике. Он и раньше выходные не очень любил, а сейчас предстоящие каникулы вызывали настоящую тоску.

Что-то ненормальное было в его внезапном чувстве к Ирене. Он словно всю жизнь копил в себе любовь, не давая ей выплеснуться, и теперь это нерастраченное чувство заполнило его целиком и едва ли позволит вернуться к нормальной спокойной жизни.

На его стук в дверь Ирена открыла не сразу, и в какой-то момент он успел подумать, что никогда больше ее не видеть было бы к лучшему. Для всех.

Ирена распахнула дверь, и, окунаясь подбородком в ее волосы, он понял, что только это и есть его настоящая жизнь и никакой другой он не хочет.

Другая жизнь сейчас казалась царством мертвых.

— Ты мне очень нужна, Ира, — прошептал Борис. — Перебирайся в Москву. Я сниму тебе квартиру.

Она отодвинула его ладонями, поцеловала в щеку и быстро прошла в комнату.

Видимо, он ее разбудил, постель не была прикрыта даже одеялом.

— Переезжай в Москву.

Борис бросил пуховик на стул, поймал Ирену за руку и снова обнял.

— Посмотрим.

Это было почти обещанием, и ему сразу стало спокойно. Он целовал глаза, волосы. Сильно стучало сердце, и Борис слегка этому удивился. Он не помнил, чтобы сердцу когда-то хотелось выскочить из груди.

Уже потом, расслабленно лежа рядом с ней, он спросил:

— Как вчерашнее торжество?

— Отлично! — Ирена улыбнулась, поудобнее устроившись на его плече. — У нас большая семья, у меня шесть двоюродных сестер и братьев. А встречаемся только раз в год, на тетин день рождения.

— Тетя тоже цыганка?

— Нет. — Ирена поцеловала его в плечо. — Она русская. Это папина сестра.

— И у нее шестеро детей?

— У нее нет детей. Она одинокая, как я.

— Ты не одинокая. — Борис повернул голову, заглянул в ее глаза. — У тебя есть я.

— Боря… — Ирена прижалась к нему крепче. — Я точно знала, что никогда не буду счастлива. А сейчас мне кажется, что… А сейчас я чувствую себя счастливой.

— Почему ты не можешь быть счастлива? — не понял Борис. — Что за бред?

Она помолчала, погладила его пальцами по шее. Шее было щекотно и приятно.

— Я не должна была выходить за Прозорова. Я совершила большую подлость. Чудовищную. Такое бесследно не проходит, судьба не прощает. Ты веришь в судьбу?

— Нет.

— А я верю. В Бога не верю, а в судьбу верю.

— И что же такого ты совершила?

— Не скажу! — Ирена грустно засмеялась. — Ты меня бросишь, если узнаешь.

— Я никогда тебя не брошу. И ты прекрасно это знаешь. Я попал под твои бесовские чары, мне не выпутаться. Ты ведь немножко ведьма? — Борис скосил глаза.

Ирена смотрела на него с несмелой радостью. На него никто никогда так не смотрел.

— Я буду доброй ведьмой.

— Мне все равно. — Он повернулся, черные глаза оказались совсем рядом. Морщинки у глаз больше не были заметны, он сумел сделать ее снова молодой и прекрасной. — Я буду тебя любить, даже если ты поубивала своих мужей.

— Это плохая шутка! — Она всерьез попыталась его оттолкнуть.

Борис не ожидал, что она обидится.

— Прости. — Ладони давили на грудь, но он не обращал на это внимания.

Она перестала его отталкивать. Она потянулась к нему губами, и он закрыл глаза от блаженства.

Где-то на улице завыла «Скорая». Звук приближался, потом стих. Окна в номере были добротные, сирена доносилась слабо, но он обрадовался, когда ее совсем не стало слышно.

* * *

К метро Антонина брела медленно и на грязь больше не обращала внимания. У Семена тысячи больных, у него наверняка бурная личная жизнь, и вероятность соприкоснуться с какими-нибудь аферистами куда выше, чем у той же Антонины. А она не могла отделаться от предчувствия, что все то, что сейчас рассказала Наташа, имеет прямое отношение к ее семье.

Лиза и Степан давно знакомы. Она иногда просила его кое-что для нее делать, и он не отказывал…

Накатила противная слабость. У самых дверей метро Антонина шагнула в сторону, постояла, глядя на спешащую к дверям редкую толпу. Сил спуститься вниз не было. Она давно уже не молоденькая, только почему-то всегда об этом забывает. Ей шестьдесят, давно пора быть на пенсии. Ей пора на покой даже по новому пенсионному закону.

Недалеко от входа она заметила лавочку. Лавка была покрыта снегом, Антонина смахнула снег перчаткой и села, прижав к себе полотняную сумку с картинами. Сумку дала Наташа, и это оказалось кстати, Антонина не догадалась захватить с собой тару для купленных картин.

Наверное, она напоминала бомжиху, присевшую отдохнуть со всем своим скарбом.

Антонина достала телефон, вызвала такси, а когда машина подошла, тяжело поднялась и поплелась к машине. Оксане она позвонила, как только машина тронулась.

Сначала выслушала, что у девушки все в порядке, температура больше не поднимается, только кашель совсем замучил, а потом попросила:

— Позвони Степе и скажи, что мне срочно нужно с ним поговорить. И сбрось мне его номер. Оксаночка, это очень важно. Помоги мне.