Незримый фронт Отечества. 1917–2017. Книга 1

— Нет, ну какой же он немец. Он из Поволжья. Мать чисто русская, а батька — немец где-то в шестом или седьмом колене, поди с Петра или Екатерины. Вся семья обрусевшая, хотя сохранили в семье и язык и уклад немецкий и русский. Батька был до депортации директором школы. Даже помог в переселении односельчан. Понимающий все мужик. Я читал его письма Ивану. В семье-то его Ваней так и зовут, да и в красноармейской книжке Иван, а не Иоган, как было в паспорте. Потому и не заметили его в части. Тем более фамилия-то Терпин. А сказку Гофмана про немца Терпина вряд ли многие у нас читали.

— Я, к примеру, не читал, — улыбнулся Новиков, — а вы где читали?

— А я прочитал, — засмеялся политрук, — когда мне Иван о ней рассказал. Он же сам к нам пришел, узнав о депортации семьи. И, знаете, такого русского советского патриота, как он, еще поискать! Это настоящий антифашист, кстати, как и отец. Отец ему пишет: «Депортация, сынок, и увольнения людей с национальностью противника во время войн — это историческая необходимость, неизбежное зло в любой войне, для любой страны. Так что ты, сынок, смотри, не сердись на Советскую власть, что нас увезли. Она твоя и ты ее защищай. А мы проживем. Люди не такое переживали». Вот такой он немец, товарищ майор. Я в нем уверен.

— Это хорошо, Сергей. Ну, ты как, переночуешь здесь или к себе в полк?

— Пойду к себе, Александр Васильевич. Что-то неспокойно на душе. Пополнение снова дали, а я с ним еще не знаком и осведомления нашего нет, комбат говорит, ребята вроде не плохие. Но, глядишь, могут и подбросить под сурдинку кого-то оттуда, из под Мги…

— Прав, политрук, — подхватил его мысль майор Новиков, — комиссар Куприн[60] еще месяц назад сообщил, что в госпиталях арестованы несколько шпионов, переброшенных под видом раненых. Значит, в дивизиях проморгали.

— А мне об этом прошлый раз напомнил по телефону и Качалов, — сказал Белозеров, — когда я давал объяснения по пленному немцу… ну когда наш начальник-то поднял пыль.

— Вот видишь, — с улыбкой вспомнив потасовку, сказал майор, — давай ориентируй об этом всех и политработников и командиров, чтобы о любых поступающих в одиночку из соседних частей, а особенно «чужих» из воронок, получали подтверждение в штабах об их службе. И сам расспрашивай. Здесь такое проходное место, что ничего не стоит в лодку плюхнуть какого-то «гостя» с поцарапанным задом вместо раненого «своего». Кстати, как у тебя отношения с начальником штаба? Все сведения о положении в полку у него. Кто там у вас?

— Новый, капитан Королев, — и тут же вспомнил язвительную улыбочку начальника штаба, — по-моему, не любит он нас…

Шквальный артиллерийский огонь от ГЭС и с правого берега, десятки разрывов тяжелых снарядов близ землянки, от которых ходуном заходила вся импровизированная мебель, замигал и погас фонарь, прервали объяснения Белозерова.

— А за что тебя любить, Сергей? — поджигая фитиль, ответил с горьковатой усмешкой Новиков. — Тебя — полкового ассенизатора, чистильщика армии от дерьма? И ничего тут унизительного, не дергайся в гневе, — увидев, что собеседник готов к возражению, продолжил майор, — нас могут ценить, могут уважать, даже сдуру побаиваться. А любить? Черт его знает! Наверное, того, кто едет на бочке, любят родители, дети, жена… Остальные понимают их нужность, необходимость, могут сочувствовать, чувствовать благодарность за не легкий труд, за моральную тяжесть, а ведь кто-то и нос воротит… кто-то из дураков, — добавил начальник, — так что ты не хмурься.

— Да нет, вы правы, я совсем не хмурюсь, — уже со смехом откликнулся Белозеров, тепло вспоминая недавний окопный «вечер поэзии». — Даже Маяковский называл себя, и не как-то, а с гордостью: «Я ассенизатор и водовоз, революцией мобилизованный и призванный». А ведь он пытался чистить Отечество от буржуев, дезертиров, бюрократов, кого там еще… трусов, взяточников, только стихами да плакатами.

— Вот видишь, — так же засмеялся Новиков, — выходит, ты важнее по эффективности самого Маяковского! Только вот, учитывая эффективность, и «чистить»-то надо с умом, с умом, Сергей, с осторожностью. У нас в руках не плакатики, да и не черпаки. Не дай бог зарваться, — и, не дав ответить, похлопал дружески по спине. — Ну, иди. Счастливо! Вроде там поутихло, — посмотрел на накат.