Незримый фронт. Сага о разведчиках

Николай Владимирович Губернаторов всегда говорил о деревне с какой-то особой теплотой: «Не только я люблю деревню, уверен, что и она меня. Перефразируя слова Отелло, я бы сказал так: “Я полюбил её за муки. Она меня за сострадание к ним”. Мне нравится чувство тоски по моей деревне. С этим чувством я живу постоянно. Сейчас, к сожалению, деревня погибает от безлюдья, отсутствия у государства потребности в деревне. Вместе с тем всё больше говорят о продовольственной проблеме, которую не разрешить без поднятия уровня и качества жизни в деревне. Чем можно привлечь людей в деревню? Вероятно, достойной жизнью не только в плане материальном, но и полномасштабным человеческим отношением к сельским жителям».

Сейчас я жалею, что никогда не спрашивал Николая Владимировича о том, что говорил о деревне Андропов. Но еще до того, как Губернаторов стал помощником Андропова, произошел такой случай. Одной из постоянных забот Андропова был контроль над выездом в командировку за рубеж советских граждан, главным образом — деятелей науки, культуры, руководителей предприятий, министерств и ведомств. Последней и главной инстанцией, дававшей разрешение на выезд, была комиссия ЦК КПСС, заместителем председателя которой от КГБ был заместитель Андропова Ардалион Николаевич Малыгин. «Помню, как-то в очередной четверг к нам поступил протокол комиссии, — вспоминает Губернаторов, — где в числе отказников значился Владимир Высоцкий. Ему отказывали в возможности поездки в Париж, к его жене Марине Влади. Обоснования причин отказа в протоколе не было. Была лишь краткая заметка: “УКГБ по г. Москве и области считает выезд нецелесообразным”. Малыгин позвонил мне и велел принести из архива “выездное дело” Высоцкого. Взяв из архива дело, я изучил его и понес Малыгину. Я доложил, что отказ ничем не обоснован, сказал, что считаю Высоцкого патриотом и уверен, что он за границей не останется.

— Откуда ты об этом знаешь? — спросил Малыгин.

— Между прочим, я хожу с ним в финскую баню и знаю его настроение. Володя мне прямо сказал, что за границу его не пускают те, кто думает, что он меньше их любит советскую власть и Родину.

Малыгин улыбнулся и, сняв трубку, доложил мое мнение Андропову.

В ответ Юрий Владимирович заметил:

— Я тоже считаю Володю настоящим патриотом. И, если комиссия откажет ему в выезде, это будет грубая ошибка, позор на весь Союз. Так что ты, Ардалион Николаевич, завтра на комиссии костьми ложись, но добейся положительного решения.

— Хорошо, я так и сделаю, — пообещал Малыгин и получил-таки “добро” в ЦК. Высоцкий съездил в Париж и вернулся в Москву, выразив свои впечатления о Париже и всей этой истории в своих известных песнях».

Вот одна из них — её можно назвать «Реквием лесу»:

Лукоморья больше нет,
От дубов простыл и след,
Дуб годится на паркет, так ведь нет.
Выходили из избы здоровенные жлобы,
Порубили все дубы на гробы.

Ты уймись, уймись, тоска,

У меня в груди,
Это только присказка,
Сказка впереди.

Нету мочи, нету сил,

Леший как-то недопил,
Лешачиху свою бил и вопил.
Дай рубля, прибью, а то,
Я добытчик али кто,
А не дашь, тогда пропью долото.

Я ли ягод не носил,

Снова Леший голосил,
А коры по сколько кил приносил.
Надрывался издаля,
Всё твоей забавы для,
Ты ж жалеешь мне рубля, ах ты тля.

И невиданных зверей,

Дичи всякой нету, ей,
Понаехало за ней егерей.
Так что, в общем, не секрет,
Лукоморья больше нет,
Всё, про что писал поэт, это бред.

Ты уймись, уймись, тоска,

Душу мне не рань,
Раз уж это присказка,
Значит, дело дрянь.

Кузница штирлицев

Друг не тот, с кем в праздник распевают песни,

И не тот, с кем делят чашу на пиру.
В трудную минуту с ним встречают вместе
Беды и потери, холод и жару.

Продержись хоть сутки под огнем в овраге,

Обойди экватор и полярный круг,
С ним глоток последний отхлебни из фляги,
И тогда узнаешь, что такое друг.

Михаил Матусовский