– Все равно кажется странным, что она стала бы так рисковать. Я имею в виду, это была весьма поздняя пробежка.
Я пожимаю плечами:
– Ну, наверное, она видела, как я уходил. Ждала удобного случая.
– Удобного случая наброситься, – кивает сержант Стимсон, явно знакомый с подобными ситуациями, на что получает неодобрительный взгляд от старшей по званию.
– Ваши родители или работодательница Рейчел, Мерил, осудили ее после этой… ситуации? Я полагаю, вы им рассказали.
По моей спине как будто медленно стекает ледяная капля. Я не думал, как быть с этим. Честно говоря, я едва ли обдумывал что-то как следует.
– Нет. Мы собирались на следующий день. Мы с Мэттью… обсуждали это, когда Рейчел ушла обратно к себе. Но решили ничего не говорить. Просто следить за ней. И справедливости ради, после этого больше попыток не было.
Инспектор Оконджо поднимает бровь.
– Мы побеседуем с Мерил позже, – говорит она. – Узнаем ее видение всего этого. Она закономерно была в шоке, когда мы разговаривали в первый раз, так что будет неплохо уточнить эти детали. Посмотреть, не вспомнит ли она чего-то нового.
Не знаю, видит ли детектив беспокойство в моих глазах или просто ждет реакции, но она удерживает мой взгляд непривычно долго, а затем говорит:
– Мы пока оставим все как есть. Но на каком-то этапе нам может понадобиться еще раз побеседовать с Титусом.
Холодок вдоль позвоночника превращается в ледяной ожог. Меня хватает только на дерганый кивок и «Хорошо», прежде чем я слишком быстро встаю и провожаю детективов из библиотеки.
– Мы понимаем, что это тяжелое время для вас, – говорит инспектор Оконджо, выходя из дома. – Надеюсь, вы понимаете, что мы просто хотим убедиться, что обвинения против Рейчел надежные и здесь не происходит ничего… необычного.
– Необычного? – спрашиваю я, и голос мой звучит нетипично высоко.
Она не отвечает напрямую, лишь кивает и выходит за дверь.
– Спасибо за ваше время, мистер Аллертон-Джонс, – говорит сержант Стимсон чуть-чуть дружелюбнее, чем в самом начале.
Может, они не до конца определились с ролями доброго и злого полицейского? Затем я вижу, как он еще раз оглядывает окрестности дома, спускаясь по ступенькам, и с усмешкой качает головой. «Мы для них не люди, – думаю я. – Мы вещи. Реквизит в их пантомиме. Актеры в их странной пьесе, которыми двигают и умело управляют».
– Если им в самом деле снова понадобится поговорить с Титусом, – говорит Джейкоб, когда я закрываю дверь. – Просто позвоните мне. И помните, вы можете присутствовать, как законный представитель мальчика. Ему не обязательно делать это одному.
Я киваю.
– Спасибо. Мне надо немного подумать. Хотите поговорить с отцом? Я могу найти его.
Джейкоб качает головой.
– Вообще-то я опаздываю на другую встречу. Ваш отец позвонил мне перед самым выходом.
Он осматривает меня, будто я все еще ребенок, сидевший на подоконнике во время родительских званых ужинов и время от времени пытавший разговаривать с гостями в своей несомненно раздражающей, развитой не по годам манере.
– Выше голову, мой дорогой мальчик, – говорит Джейкоб, кладя ладонь мне на плечо. – И конечно, само собой, я очень, очень сочувствую вашей утрате. Не уверен, говорил ли это как следует раньше. Мое сердце разрывается при виде того, что ваша семья переживает подобное. Но я уверен, что все вы справитесь.
Я улыбаюсь ему.
– Очень надеюсь.
Я снова открываю дверь, и Джейкоб выходит.
– Кто-то доставил цветы, – говорит он и наклоняется за ними. – Странно, что не позвонили в дверь.
Я забираю у него букет. Он состоит в основном из роз, уже поставленных в вазу, и к ним прикреплен конверт. Я прощаюсь с Джейкобом и закрываю дверь, поставив цветы на один из столиков в прихожей, а конверт положив рядом. Я собираюсь подняться и проведать Титуса, когда из кухни выходит мама.
– Дорогой, что происходит? Полиция ушла?
– Да, – рассеянно отвечаю я, не желая обсуждать сказанное, но зная, что, наверное, должен.
– Отец в кабинете и хочет поговорить с тобой, – говорит она, внимательно глядя на меня обеспокоенными глазами. – Ты и правда плохо выглядишь. Я думаю, что тебе следует прилечь.
– Я в порядке, – сдержанно возражаю я. – Я просто хочу проведать Титуса.
От этого она выглядит еще более огорченной.
– Я очень надеюсь, что ты знаешь, что делаешь, – говорит она, но отпускает меня без дальнейших протестов.
Я не знаю, что делаю. На самом деле, прошедшие сорок восемь часов стали для меня периодом неприятных открытий: я ужасен в тактике, планировании и импровизации на ходу. Я чувствую, что ситуация вырывается из-под контроля, и шагаю вверх по лестнице через одну ступеньку.