Незваный гость

Поместье Эштонов в глубинке Оксфордшира было большой частью моего детства. Две сотни акров земли, не говоря о множестве комнат и коридоров в самом доме, были изобильным царством исследований для активного мальчишки вроде меня. Если Мэттью провел большую часть своей юности, отсиживаясь в своей спальне на верху фамильного замка в горах, уткнувшись в сочинения Джеймса Джойса, то я провел множество испещренных солнечными зайчиками дней, играя в прятки в поместье Эштонов, часто в компании школьных друзей. Будучи подростком, я прошел через фазу притворства, будто не хочу сопровождать родителей на длинные выходные к Эштонам, заявляя, что в центральном Лондоне гораздо интереснее. Это была неправда. Все потому, что я испытывал первое сильное увлечение – тот вид пьянящей первой любви, которая обрушивается на тебя, как товарный поезд, и протаскивает твой гормональный мозг сквозь дебри эмоций. И объектом того первого увлечения был Руперт Эштон.

Он старше меня на десять лет, и ему было двадцать три, когда тринадцатилетний я начал смотреть на него как на желанный объект. В одиннадцать и двенадцать я очень стеснялся в присутствии Руперта, не совсем понимая, что именно в нем вызывало во мне желание произвести на него впечатление и одновременно бежать прочь, сломя голову. Я испытывал смущение и неловкость в обществе его друзей и старался не попадаться ему на глаза, в то же время мечтая быть рядом с ним каждый час каждого дня. Став постарше, я понял, что влюбился, и в итоге в шестнадцать лет одной длинной, темной ночью в середине лета признался ему.

В тот день состоялся прием в саду – небольшая, камерная встреча в честь окончания его младшей сестрой Оксфорда (с дипломом первой степени по двум специальностям). Я брел к деревьям на границе поместья, держа в руке бутылку вина, которую стащил с одного из столов, и собирался напиться по-взрослому, чтобы утопить свои печали и сексуальную неудовлетворенность. Там-то я и наткнулся на Руперта, который тоже в одиночестве и с бутылкой вина устроился на скамье рядом с лесом, похоже, стремясь к тому же, что и я, разве что гораздо более взрослым способом. Через несколько минут нашего разговора он заметил, что я кажусь нервным, и спросил, что не так. Тогда-то я и признался, что люблю его много лет. Он выслушал, улыбнулся и глотнул вина.

– Я правда понятия не имел. И мне жаль, но нам придется подождать пару лет, прежде чем предпринимать что-то по этому поводу. Но если ты готов ждать, то я тоже.

«Я тоже». Эти слова засядут в моей памяти – обещанием чего-то скорого, надо только чуть-чуть подождать, возможностью того, что не все потеряно, не все кончено. В тот момент я мог только кивнуть. Затем Руперт продолжил, и весь мой мир вспыхнул, словно порох.

– Знаешь, Чарльз Аллертон, ты сделал мой вечер. До этого у меня было плохое настроение. Мы с сестрой устроили ужасный скандал. Но теперь ты меня взбодрил. А пока что, – сказал он, – Я оставлю тебя с этим.

Одним ловким движением он поднял свое крупное, спортивное тело со скамьи, наклонился и коснулся моих губ своими. Поцелуй был одновременно долгим и кратким, важным и легким. А потом он пошел в умирающем вечернем свете обратно к дому.

Следующий год можно описать как изысканную агонию. Я видел Руперта всего три раза, хотя каждый миг отпечатался в памяти. Первый случился следующей осенью на ежегодном ужине у Эштонов в Михайлов день. Когда гости наелись и разбрелись по комнатам выпить и поболтать, он прижал меня к стене гостиной и поцеловал с таким пылом, что у меня заколотилось сердце. Его руки шарили по моему телу, лишая меня дыхания от потребности в нем. Наступившее дальше Рождество принесло мне еще один переломный момент. Тот декабрь был не по сезону мягким, и после обычного вежливого разговора Руперт предложил мне прогуляться и насладиться вечерним воздухом. Я, конечно же, согласился, и он повел меня в обход дома. Мы снова страстно целовались, как пару месяцев назад, и я почувствовал, как Руперт направил мою руку к своему паху. Затем я понял, что он давит мне на плечо, словно пытаясь опустить меня на колени. Я смотрел на него, а он на меня, в его глазах полыхало пламя, и я позволили направить себя вниз. Дрожащими от предвкушения пальцами, не до конца веря в происходящее, я расстегнул его ремень.