Нф-100: Изобретатель смысла

Не спрашивая разрешения, Гиркас плюхнулся с ним рядом и жестом пригласил сесть перфекту. Та села, поправила платье, и, не дожидаясь, пока Гиркас с ней заговорит, раскрыла толстую книгу. "Кодекс Арка",  - прочёл Гиркас на обложке,  - "Двести лет терпения в мире боли и зла".

Интересное у них к нам отношение, подумал он.

Плюх - рядом уселся Конкас. Ехать предстояло долго, несколько часов, и он достал из сумки окаменевший бублик, и принялся грызть его с ожесточением, сделавшим честь его предкам - суровым румбаям из Дзиру.

Делать было нечего. Сначала Гиркас разглядывал пассажиров, потом глазел в окно, потом уронил голову на руки и уснул.

Первое, что он услышал, проснувшись - голос Конкаса, громко и непринуждённо рассказывающего соседу- ханаанцу о жизни своего бати. На эту тему Конкас был готов говорить долго, без конца прокручивая одну за другой три истории.

Первая, уже известная читателю, рассказывала об изгнании младших братьев, обвинённых в оборотничестве.

Вторая о том, как батя, разочаровавшись в женщинах, сошёлся с породистой кобылой- однолеткой, вследствие чего на свет появился получеловек- полуконь. По отцовской линии он унаследовал повышенную волосатость, по материнской - скверный характер и неуёмней аппетит. Последний и привёл к тому, что взрослые члены племени, сговорившись, утопили диковинное существо в проруби, куда до него отправились заезжий миссионер- мормон и его старая уродливая жена.

Третья же и последняя история посвящалась эпизоду из юности бати, когда он, повернувшись во сне на другой бок, раздавил не то двух, не то трёх жён.

Сам факт такого удальства всякий раз приводил Конкаса в неописуемый восторг, сопровождавшийся прыжками и прочими демонстрациями мужественности. Вот и сейчас он едва удерживался от того, чтобы пуститься в пляс посреди вагона. Если учесть, что за время, пока Гиркас спал, Конкас успел переодеться в своё погребальное облачение, неудивительно, что сидевшие в вагоне конгары начинали потихоньку коситься на него, как на сумасшедшего (мертвец, а пляшет). Ханаанец же на протяжении рассказа флегматично хлебал наваристый суп, время от времени вытирая рот рукавом дорогой рубашки. Путь его лежал на Всемирный Смотр Цукини, и все его мысли были поглощены любовно выращенным овощем, лежащим у него в ногах. Время от времени он нагибался и нежно поглаживал прохладную светло- зелёную кожицу.

-  Гиркас,  - спросила вдруг Дун Сотелейнена перфекта.  - А почему ваш помощник так странно разговаривает? Почему "батя"? Почему не "отец", не "папаша"?

-  Видите ли,  - ответил Гиркас,  - "батя" - единственное в нашем языке слово, сходное по смыслу с тем, что используют конгары, когда имеют в виду отца.

-  Как- то это... гм...

-  Простонародно?

-  Вот именно,  - улыбнулась перфекта.  - Знаете, до этого дня я не видела конгаров вблизи. Они довольно забавные. Вот ваш помощник... Очень своеобразная личность. И этот его... батя. Послушайте, а эти... они его не убьют?  - кивнула она на сидящих в вагоне конгаров, которые каждое движение Конкаса провожали настороженными взглядами.  - Просто их глаза, они так смотрят...

-  Смотрят - это ничего,  - сказал Гиркас.  - Они ему плохого не сделают, потому что он дунро - по всем законам мёртвый. А мертвецов по конгарским обычаям оскорблять нельзя: родственники голову снимут.

-  А если нет родственников?

-  Тогда, пожалуйста, сколько влезет. Конкас просто везучий: у него отец - не то вождь, не то ещё кто- то.

-  У меня батя - мировой!  - сказал Конкас, обращаясь к перфекте.  - Если б я тогда не помер, познакомил бы его с вами. Вы, я смотрю, миленькая, а он до баб охоч.

-  Помер?  - подняла брови перфекта. Пассаж про баб она решила пропустить мимо ушей.  - Я правильно поняла?

-  Ну да,  - сказал Гиркас.  - Объясни ей, дурак.

-  Не буду,  - неожиданно упёрся Конкас.

-  Почему не будешь?

-  Не буду, и все. Не хочу.

-  Чёрт с тобой,  - сдался Гиркас.  - Знаете что: он, наверное, ещё на меня дуется. Спросите его сами, а?

-  Хорошо,  - ответила перфекта и, повернувшись к Конкасу, спросила:

-  Конкас, а как вы... хм... умерли?

-  Ась?  - переспросил Конкас.  - Как умер? Да ничего особенного. У нас, румбаев, жизнь тяжёлая, если от кочевья отстал, то прощай белый свет. В смысле, пайку твою без тебя сожрут.

-  Какое жуткое и бессмысленное варварство,  - задумчиво произнесла Седьмая.  - У нас в Арке любой может всегда рассчитывать на горячий и питательный обед из трёх блюд.

-  Ну, так это у вас! Одно обидно: вдруг человек найдётся, а жратву уже слопали! Вот батя и сказал: кого три дня нет, значит, покойник. Оно и правда: у нас, если надолго пропал, либо ногу сломал, либо волки загрызли, в любом случае кочевью ты без пользы.

-  А вы?

-  А что я?

-  Как у вас получилось умереть?

-  Как, как,  - проворчал Конкас,  - Вот прилетел к нам ихний корабль, из Новой Трои, а я, дурак, любопытный был...

-  Ты и сейчас любопытный,  - вставил Гиркас,  - Кто у меня в ведомостях вынюхивал, сколько ему жалования полагается?

-  А вы не платите ему жалования?  - удивилась перфекта.