Ни кола ни двора

Дядя Женя ушел трахаться со стюардессой (судя по всему, уверена я не была), а я сказала Толику:

— Я люблю тебя как будто еще сильнее. За то, что ты его с собой взял.

— А я думал, он тебе не в кайф.

Но Толик глянул на меня хитро. Он вполне понял, о чем я говорю.

Теперь, подумала я, все будет хорошо. Даже с дядей Женей.

А уж с нами — так точно.

Дома родители встретили нас радостно. Мама даже спросила:

— Ну что, как прошли похороны?

И тут же поправилась:

— Я имею в виду, как ты все это перенесла?

Я засмеялась и ответила, что все нормально.

Тогда мама спросила, была ли я у Жорика. И я сказала, что была.

Но умолчала, что впервые не испытала ни зависти, ни боли.

Жорик как Жорик. Хороший ребенок, просто мертвый.

На ужин Тоня испекла вишневый пирог, и я подумала, что в прошлый раз вишневый пирог лежал на моей тарелке в день, когда я встретила Толика.

Тогда я решила в него влюбиться просто так, от скуки, и не знала, как сильно полюблю его позже и по-настоящему.

Теперь под столом наши коленки тесно прижимались друг к другу, и я чувствовала свою принадлежность к нему.

Казалось, мы с ним поженились или что-то вроде, хотя на самом деле мы даже не занялись сексом из-за моего рыдающего, раскаивающегося на отходняке от наркоты дяди.

Вот чего я никогда не расскажу нашим с Толиком детям.

Или расскажу? Может, и нечего тут стесняться, может, каждая история достойна того, чтобы быть рассказанной.

И все-таки вишневый пирог меня встревожил. Я подумала, что, если первый раз я ковыряла кроваво-красную начинку в день нашей встречи, то, может быть, сегодня день расставания?

За ужином дядя Женя рассказывал о том, что он встретил девушку своей мечты, она ветеринар или вроде того.

— Не знаю, что-то связанное с животными. Может, даже в зоопарке работает. Интересно, а? Да, это, конечно, очень интересно. Короче, поступлю в ветеринарный институт.

— Или, может, даже в зоопарке будешь работать, — сказал папа, и дядя Женя весело и по-детски засмеялся.

Тогда я поняла, почему он убил Эдика Шереметьева.

Я имею в виду, ради папы дядя Женя убил бы кого угодно. Такой он был человек. Такие они оба были люди.

Толик больше молчал, скорее наблюдал за папой и дядей Женей. После ужина Толика разобрал кашель, он долго стучал по столу так, что подпрыгивали блюдца, а дядя Женя над этим смеялся.

А потом Толик вдруг сказал:

— Витек, друг, поговорить надо.

Папа кивнул, сказал:

— Понимаю.

Он даже, вроде бы, знал, о чем Толик хочет поговорить. Мне так показалось по папиному взгляду.

Дядя Женя сказал:

— Ну я, короче, устал, пошел спать. Пусть мне там постелют, хотя не надо.

— Не, — сказал Толик. — И с тобой поговорим. Втроем за все перетрем, ну и, собственно, все.

Я вздрогнула.

Что это значило? Как это, все?

Они ушли к папе в кабинет, велели Люсе принести водку и что-нибудь закусить, а мы с мамой остались.

Мама сказала:

— Толик, конечно, всегда остается Толиком.

Я налила себе еще чаю и взяла еще кусок вишневого пирога. Аппетит у меня стал отменный.

Некоторое время мы молчали, и моя обычно говорливая мама звенела ложкой в чашке, больше ничего.

И я спросила то, что давно хотела спросить.

То, что хотела знать о маме, но не только, и о себе ведь тоже.

— Мама, — сказала я. — Как ты жила с папой, зная, что он убийца?

Мама посмотрела на меня, ее темные, оленьи глаза с длинными ресницами в этот момент показались мне такими красивыми, я взглянула на нее не как дочь, а как совершенно чужая ей девушка, встретившаяся с ней случайно.

— Не знаю, — сказала мама, и я понимала, что она говорит честно. — Я его любила.

— Но почему ты его любила?

Мама пожала плечами, потом улыбнулась.

— В детстве ты задавала точно такие же вопросы. Я имею в виду: почему трава зеленая? Из-за хлорофилла, доченька. А почему хлорофилл зеленый? Тут я терялась.

Я подумала, что это наш с мамой первый взрослый разговор, когда она может сказать обо мне-ребенке в прошедшем времени.

— А теперь ты задаешь такие взрослые вопросы, даже странно.

А мне ощущалось, что все это правильно. Где-то наверху разговаривали папа, дядя Женя и Толик, они разговаривали о прошлом, в котором каждый из них что-то такое наделал, что и поныне мешает им жить.

А мы с мамой разговаривали о том, как это — с ними жить. С такими вот людьми.

Мама сказала:

— Я не слишком-то задумывалась об этом. Мне хотелось быть с ним, растить с ним детей, и я не думала о том, что он грабит кого-то.

— Или убивает, — сказала я. — Или держит в рабстве. Такой он человек, мой папа.

— Толик рассказал тебе всякого? Да уж, Толик всегда остается Толиком.

— А он разве не прав?

— Нет, — сказала мама. — Потому что твой папа теперь другой.

— Все другие. Но разве я не должна была знать?

— А какая разница? — спросила мама. — Теперь, когда все это в прошлом.

Но я видела, что прошлое сложно удержать в прошлом. Видела своими глазами и совсем недавно.

Мама сказала:

— Любовь, малышка, слепа.

А я знала другое. Я знала, что только любовь может дать настоящее зрение, что ничто не озаряет человека лучше.