Ни кола ни двора

Она подвела меня к стеллажу из светлого, почти белого дерева, взяла с него альбом для рисования, самый простой, раскрыла его, и я ахнула, не могла сдержать радости и благоговения.

То, что я увидела, было больше всего похоже на маркетри, такую технику, когда узор составляют из кусочков дерева разного цвета и формы. Или на мозаику, что, наверное, вернее.

Только узоры Светки состояли из наклеенных на лист кусочков бумаги, раскрашенных в разные цвета.

Выглядело это потрясающе, совершенно психоделически и очень, просто очень красиво. Из крошечных, редко больше ногтя, кусочков разных форм складывались сложнейший узоры, орнаменты удивительной формы, в которых иногда проглядывали силуэты зверей и птиц. Иногда же они воплощали собой секундную победу над хаосом цвета и форм, повторяющийся, привязчивый, как песенка, мотив.

— Занялась этим, когда поняла, что велосипед больше не осилю, — сказала Светка.

Сказала она это странно, не без сожаления, что не покатается больше на велосипеде, но в то же время без боли по утраченному. Сложно такое объяснить. Мне казалось, в сердце ее было так много счастливых моментов, связанных с велосипедными прогулками, что она о них почти не жалела.

— Это выражает мое настроение. Я раскрашиваю красками или фломастерами, чем хочу, листочки, а потом вырезаю из них, ну, вот эти штучки.

Бумажная смальта, подумала я, или как это назвать?

— Кусочки, я называю их кусочками. Я крашу и вырезаю столько, сколько захочу, не больше и не меньше. А потом работаю с тем, что есть.

— Абстрактный экспрессионизм, — сказала я. Светка пожала плечами. Она улыбнулась мне, беззащитно и хрупко.

— Тебе нравится?

— Очень, — сказала я. — Это одна из самых прекрасных вещей, которые я видела в своей жизни. Такие узоры, будто живые.

И вправду, цвета так переливались друг в друга, так точно были подобраны оттенки, что, казалось, из этих бумажных мозаик исходит свет.

Светка выглядела так, словно ничто в мире никогда не делало ее счастливей. А будь на ее месте я, мне хотелось бы признания, чтобы люди считали меня гением. Мне было бы недостаточно случайных слов случайной девушки.

Бумажные мозаики пульсировали перед моими глазами, силуэты лесных зверей и бурные волны, все выступало и отодвигалось назад. Знаете эти стереокартиночки на обложках тетрадок? Чувство было такое, что за тем, что я вижу, скрывается что-то еще, и может выступить вперед, и может дать мне ответы на главные вопросы.

— Толик тоже говорит, что это очень красиво, — сказала Светка. — Он даже уговорил меня послать их в музеи. Сделал фотографии, и мы ходили на почту. Никто пока не ответил.

Тут мне в голову пришла совершенно гениальная мысль.

— Моя мама работает в музее. Правда, в музее естественной истории, но с ней я договориться смогу! Можно я возьму один альбом? Покажу ей.

Светка засияла, она взяла меня за руки, ладони у нее были горячие и сухие, как нагретый солнцем камень.

— Я буду счастлива! — сказала она. — Если хотя бы покажешь своей маме, это уже будет здорово!

А я бы не была. Мне необходим был бы как минимум Метрополитен-музей.

— Толя? — спросила Светка тихо. — А где чай?

— А хер знает, — крикнул Толик, непонятно как услышавший ее. — Я лампочку в ванной вкручиваю.

— Я принесу чай, — сказала я. Только на кухне увидела, как дрожат мои руки.

Это странное и очень личное чувство — впервые побывать на кухне, именно на кухне, может быть, более, чем в комнате, без хозяина. Холодильник у Светки стоял хороший, большой и хромированный, с синим цифровым экранчиком, на котором показывались температура внутри, время и еще какие-то, мне неведомые, цифры.

Стол был голый, без скатерти, на нем лежал только градусник. Конечно, никакой еды на виду, когда окно всегда раскрыто настежь, а то не избежать крылатых гостей. С потолка свисала модного видна люстра с изощренными и изящными черными плафонами.

Я включила чайник, тут же разразившийся синей подсветкой, поискала на полках чай, нашла молочный улун, будто бы весьма дорогой, заварила его, не зная точно, испорчу ли продукт. В тонкостях восточного чаепития я не разбиралась.

Я все нашла сама, и кружки, и поднос (тоже азиатского вида). Видимо, Светка увлекалась китайской культурой, странно, но мы так никогда об этом и не поговорили.

Я принесла чай, к тому моменту Толик закончил с лампочкой, а Светка улеглась в кровать и принялась красить фиолетовым фломастером листочек. Принц улегся в постель вместе со Светкой, положил голову ей на ноги. Некоторое время мы молча пили чай, каждый в своем углу комнаты. Потом Светка вдруг сказала:

— Подумала недавно, что хорошо бы убить Принца. А то как же он будет жить, когда я умру? Удушить, что ли. Его ведь без меня убьют, или он сам умрет. Такой наивный.

Толик сказал:

— Да не. Я заберу. И че ты переживаешь, че помирать собралась. Может, еще десять таких Принцев сама схоронишь.

И я подумала, что Светка с ее распухшим животом и абсолютно лысой головой засмеется над ним или разозлится, но она с облегчением улыбнулась.

— Ритуля, — сказал Толик. — Поди с Принцем погуляй. Поводок в коридоре.