Ни свет ни заря

Дело в том, что ещё недавно, совсем, совсем ещё как будто вчера, когда он слыл ещё самым высокооплачиваемым Дедом морозом Италии, Луисиан, сидя после очередного выезда на работу в предутреннем кафе, на самой веранде, смотрел на идеально гладкую, чуть золотистую пленку бархатного моря и слышал: «По результатам последнего опроса все жители Земли, имей они такую возможность, из мировых морей отдали бы предпочтение Карибскому". А между тем, вот он, Луисиан, свесив свою чуть порусевшую от палящего солнца бороду вниз под тесненый металлический столик, сидел в Италии, совершенно один, как будто гигансктий спрут, котрый переел всех на свете и теперь осматривает плоды своего труда, и буквально вместе с чаем, хоть и глазами, выпивал холодное Средиземное море. Так Луисиан познакомился с Петрупавиусом.

***

Петрупавиус, или лучше просто-Петри, сразу, как только Луисиан вставил замечание про итальянское море, развел руки в стороны, как это умеют делать только итальянцы и нашел в Луисиане почти что земляка, почти что брата и чуть ли не Папу Римского. Так Луисиан и Петри начали заниматься мастеровым делом где-то в недрах парижского рынка а так же продавать тесненые столики, диваны из какого-то меха, персидскую ткань… Петри был рад, потому что нашел себе нового напарника, а Луисиан-потому, что сможет вновь перестать скучать. Все-таки, в первую очередь, Луисиан был рабочим человеком, и что уж и говорить, сколько удовольствия он получал бы, работая тем же самым дворником, хоть бы даже и автомобильным дворником, видя, как много сегодня он убрал воды и при этом не устал. Ни капельки:)

Всё у них стало хорошо. Луисиан наконец осел, чего он так долго добивался в жизни, не находя себе раньше места и дома в поисках своего отца. Он стал жить на какой-то мансарде под крышей главного здания. Летом там было бы хорошо встречать рассветы и кормить голубей. На удивление зимой там можно было просто хоршо встречать рассветы. Почему-то в этот январь все парижские голуби полностью исчезли, куда-то запропастились. Они как будто принялись переезжать вслед за своей хозяйкой, Ни свет Ни зарей, которая так часто по утрам кормила их у подножия Эйфелевой башни. И это не игра слов и не игра мыслей. Ведь и действительно, даже когда мы не знаем, что мы кого-то вдохновляем на жизнь, мы всё ещё вдохновляем его, быть может, даже больше, чем когда бы то ни было прежде. Вот прямо как Марс и Венера. Всё стало идти у Луисиана хорошо. Вот только одно чувство не покидало его чуть разморившуюся от странных мыслей голову: он всё время вспоминал Дионисия, как будто тот переселился к нему в мозг, как будто он что-то ему хотел сказать или как-то помочь, или просто он не смог что-то сделать и попросил Луисиана о помощи. Что-то таранное, какая-то тяга к Москве всё время знобила в пылкости чувств Луисиана. Хотя он никогда не бывал в Москве, больше того, в отличии от Аргентины и тех милых пастбищ, о которых он мечтал, ещё будучи ребеночком, он никогда не мечтал так о куполах московских соборов. Но раз надо, значит-надо. И Луисиан стал продолжать жить там, на мансарде, по утрам встречаяя рассветы, а после долго рабочего дня провожая закаты за прочтением какой-нибудь здоровской книги о Земле. Он жил и постепенно смирялся с мыслью, что ему предстоит поездка в Москву, как и с той мыслью, что ему больше никогда не увидеть своего талисмана. Но смирение это было приятным, ведь в жизни вообще любое смирение, только если оно не слишком тяжело для души или сердца, приятно. Хотя бы оттого, что смирение позволяет понять: можно всю жизнь прожить на едином клочке земли, ничего не ведая, и быть счастливым.

Глава 13