Ни цветов, ни венков

Майлис де Керангаль

Вступление Марии Липко

7 мая 1915 года у берегов Ирландии произошло одно из самых трагических событий Первой мировой войны. Немецкая подводная лодка торпедировала огромный пассажирский лайнер, следовавший по маршруту Нью-Йорк — Ливерпуль. Один за другим послышались два взрыва. Гордость британского судоходства, слывшая непотопляемой «Лузитания» затонула меньше чем за двадцать минут. Из почти двух тысяч пассажиров 1198 погибли. Вероломство Германии, осмелившейся напасть на мирное судно, вызвало бурю негодования. Гибель находившихся на борту лайнера граждан США отозвалась резкими протестами в Америке и стала поводом для вступления Штатов в войну. Между тем немецкое командование утверждало, что подлодка выпустила лишь одну торпеду, а второй и более мощный взрыв вызвали хранившиеся в трюме боеприпасы, перевозить которые гражданский корабль не имел права. Впоследствии тому нашлось немало доказательств. «Дело» «Лузитании» справедливо слывет грязной историей.

Французская писательница Майлис де Керангаль оставляет международные распри за скобками. Ее повесть «Ни цветов ни венков» вырастает из скупого свидетельства: «Местное население принимало активное участие в спасательных операциях». Трагедия «Лузитании» предоставляет ирландскому подростку Финбарру Пири шанс вырваться из опостылевшей родной деревушки… Автор воздерживается от моральной оценки своего героя, предоставляя судить о его поступках читателю.

Все персонажи повести вымышленные, за исключением известного американского миллионера и филантропа Альфреда Вандербилта, и в самом деле оказавшегося в списках погибших. По рассказам очевидцев, свой спасжилет он отдал женщине с младенцем. Его тело так и не было найдено.

Ни цветов ни венков Повесть

Между Корком и Кинсейлом, в верховьях ледяного морского залива, стоит городок Белгули. Вокруг, одна другой плоше, теснятся чахлые деревеньки — грязь, да глина, да клочья раскисшей травы. Среди них, в стороне от дороги на Карригалин, ближе к морю, есть местечко Сугаан[1]. Там-то и появился на свет Финбарр Пири, упитанный здоровяк, от еле живой матери и хилого, грубого отца.

Финбарр стал десятым в выводке братьев, но живых на ту пору насчитывалось лишь двое, остальных же по очереди заворачивали в жесткие простыни и опускали в яму на кладбище при католической церкви в Белгули — глубокую, бездонную яму, глотавшую одного за другим, позже так и стали говорить: яма детей Пири. Отец хоронил их в тот же день. Сам выкапывал, сам же и засыпал. Закончив, собирал лишнюю землю, кивал священнику и плелся восвояси, толкая перед собой тачку, на которой лежал ком грязи величиной с тельце ребенка. Он знал одну хижину по дороге на Кинсейл, у самой дороги. Там сидит человек: целый день лепит торфяные брикеты — на топку, а затем сбывает их на рынке. Земля на кладбище торфянистая, уж отцу ли не знать, он везет ее на продажу. Человек из хижины сделает из нее несколько брикетов, которые будут медленно тлеть, распространяя вокруг сладковатый запах, уже давно ставший для отца Пири запахом самой смерти. Семь раз брал он в руки заступ — яма, беленький сверток, тачка, черная грязь — и тащился к хижине. Семь раз возвращался, зажав в кулаке монету. Семь раз спускал все до пенни, заливал жажду. Пить, пить. Что тут скажешь. Если в Белгули и на многие мили вокруг, до Югала, до Дангарвана, до самого Уотерфорда — на всем юге Ирландии — царит такая нищета, что, говорят, ворон, и тех не заманишь, небо как вымерло — можете себе представить. Итак, в Сугаане дома кишели чумазыми заморышами, которых снедали вши, порок, голод. Финбарр родился в 1899-м, седьмого мая — возьмем на заметку, этим объясняется очень многое, чуть ли не вся жизнь десятого Пири. Весна в самом разгаре. Дома уже начали подсыхать, снова заскрипела под ногами солома, грязь превратилась в тонкую серую корку, ушли в землю дожди. Малютка не трясся от холода в отсыревших пеленках, не мок на соломенном тюфяке, хлюпающем, чуть повернешься. Ему было тепло. Он выжил — да еще как.