Ни за какие сокровища

– Кто-то здесь делает из нас дураков! – прервал тишину пискливый женский голос. – Ведь каждый из нас, сидящих тут, хорошо знает, что Эвка спит у него во дворце. Чего ты хитришь, я тебя спрашиваю?! – Старая Франковская из заброшенной халупы под лесом возмущенно смотрела на Эву.

– Вы должны мне верить! Еще два дня назад я ничего не знала. Я понимаю, что это прозвучит странно, но я действительно не знала, чем он занимается. Я влюбилась…

Слова Эвы утонули в шуме зала.

Тимон и Сильвия пытались пробиться к Эве, с трудом протискиваясь сквозь ожесточенно перекрикивающуюся толпу.

Неожиданно вперед вышел Тадеуш Охник. Эва замерла.

– Тихо! – крикнул он мощным голосом, какого Эва никогда не слышала, и зал послушно выполнил его приказ. – Кто скажет хоть одно плохое слово о моей дочке, будет иметь дело со мной. Понятно?

Больше голос можно было не повышать – его тон был достаточно убедительным, чтобы дошло до всех. Эва почувствовала, как к горлу подступает комок. Отец повернулся к ней, у него на глазах были слезы. Они смотрели друг на друга и понимали, что можно ничего не говорить.

Тимон, чувствуя, что эмоции не позволят Эве вести собрание дальше, забрал у нее микрофон.

– Дамы и господа, давайте не будем забывать, зачем мы здесь собрались. Могущественные бизнесмены, а на самом деле циничные преступники в белых перчатках, выбрали себе это место для очень подозрительного бизнеса.

Как только Тимон взял микрофон в руки, его голос сразу же приобрел профессиональное, известное по телевидению звучание.

Эва с отцом отошли в сторону, к ожидавшим в проходе сестрам и брату. Все обнимались, словно после возвращения из далекого и продолжительного путешествия. Волнение передалось даже самой сдержанной из сестер.

– Немного нудно было без тебя дома… – выдавила Ханка на ухо Эве, стараясь не эпатировать окружающих чрезмерной, по ее мнению, чувствительностью.

– Мусоросжигательные заводы считаются одной из самых вредных для людей и окружающей среды инвестиций, – продолжал Тимон. – К сожалению, в Венжувке не проводились социальные опросы жителей. Вы не должны на это соглашаться! Нужно протестовать!

В зале снова разгорелась дискуссия.

– Но это значит, что немцы должны нас забрать? Лучше уж пусть своих!

– Вот именно! Этого мы хотя бы знаем, плохого никому из нас он не сделал, ну и пусть строит эту инвестицию. Денег у него как снега, значит, умеет зарабатывать. А раз умеет, то, может, и нам что-то капнет.

– Люди, вы не слышали, что вам говорили? – Тимон не на шутку рассердился. Неужели у них массовая атрофия мышления? – Мусоросжигательный завод навсегда уничтожит естественную среду этой местности. А это самое ценное, что у вас есть.

– Ты, умник, наешься этой средой? Работы нет по всему воеводству. Туда хоть нанимать будут.

– У сестры под Вейхерово сделали водяную электростанцию, гмина от этого разбогатела и никто не жалуется.

– Считаете, вам будет от этого польза?! – воспользовался Тимон преимуществами микрофона. Журналист был в отчаянии. Он и мысли не допускал, что встретит сопротивление жителей. Для него вопрос был очевидным, а эти люди вели себя, словно толпа слепцов, к тому же глухих. – В таком случае я вам кое-что покажу.

Он подал знак оператору, который с минуту поковырялся в проекторе, и экран снова ожил, а перед глазами собравшихся предстал… Тимон Гурка собственной персоной. На записи он стоял с микрофоном под белым стеклянным офисным зданием и вел репортаж, а в углу виднелся символ информационного телевидения.

«Уже который день продолжается протест жильцов и деятелей Союза городских активистов против, как утверждают протестующие, бандитских методов выселения квартиросъемщиков из квартир, переданных в руки частных владельцев».

Тимон наблюдал за реакцией в зале и с удовлетворением отметил, что все смотрели запись с большим вниманием. Камера показала толпу молодчиков, между которыми время от времени появлялись измученные люди, ставшие жертвами этой жилищной политики.

«Залить квартиры водой, отрезать электроэнергию, подложить экскременты на лестничную клетку, подсунуть насекомых в канализацию – вот методы, которые используют так называемые чистильщики домов».

По залу пронесся возмущенный ропот. Тем временем Гурка, тот, на экране, сунул микрофон одному из мужчин, державшему транспарант с лозунгом «Остановите эксплуатацию, квартиросъемщики – это не товар!».

«Это преступники! – кричал мужчина. – Они мою мать, которой восемьдесят лет, довели до того, что она лежит в палате интенсивной терапии. Это убийцы!»

– Боже, да как же это?! – раздался громкий вопль Пищиковой и был заглушен сидящими рядом, которые не хотели пропустить ни одного слова из репортажа.