Ни за какие сокровища

Однажды, когда они сидели на полуразрушенной остановке, распивая на троих банку пива, которое Анджелика принесла из дому, и болтали о таком необычном явлении, как богач, словно вышедший из сказки, чтобы непонятно зачем поселиться в их забытой Богом деревне, Марыся, стремясь произвести впечатление на девчонок, заявила: «Если бы он не был таким ужасно старым, может, у него и был бы шанс». Из этого получился настоящий скандал, и Маня почувствовала себя языкатой, совсем взрослой сукой. Когда наступил решающий момент и пан Александр пришел к ним домой, она не смогла даже посмотреть ему в глаза. От него словно исходило сияние, нечто, чего она не видела никогда раньше – ни у кого-нибудь из своей семьи, ни у приятелей из школы и их родителей. Этого не было даже у людей, ходивших по улице в Ольштыне, то есть, как-никак, горожан.

А потом все испортилось. Эва схлестнулась с отцом. Скандал, крики, оскорбления… С одной стороны, Маня никогда не видела ничего подобного, даже по телевизору. Но с другой – что с того, что это было интересно, раз ее виды на контакт с высшим светом, который в лице золотоволосого пана Александра уже почти наметился, так неожиданно потерпели фиаско? Эва все оставляла себе. Ну хорошо, раньше не было смысла делиться с младшей сестрой плодами научной работы, но, например, за покупками в Ольштын Маня охотно ездила бы чаще. А она даже в его дворце не была! И уже, похоже, не побывает, учитывая напряженные отношения, которые установились в семье после памятного бурного обеда. Эва стала в семье персоной нон грата. Стоило кому-нибудь произнести ее имя, как атмосфера становилась настолько тяжелой, что топор можно было вешать, а то и два.

«Взрослые ведут себя ужасно», – подытожила Маня. Создают настолько сложные проблемы, что никто уже не может их распутать. А могло выйти так здорово! Сидели бы все в белых костюмах (несмотря на любовь к ярким цветам, картины в ее голове с участием пана Александра создавались благородной минималистической палитрой) на террасе (Марыся не знала, есть ли в его доме терраса, но должна же быть!) и пили изысканные напитки. В ее самых нескромных фантазиях со сцены исчезали несколько фигур: отец, Ханка, а также… Эва. Оставались только они – Маня и пан Александр. Вот тогда все было бы действительно идеально!

* * *

Она сидела на скамейке у костела уже добрых пятнадцать минут. Ханка, как обычно, не могла не показать коготки и, конечно, опаздывала. А ведь Эва говорила ей, что должна вернуться на работу, что спешит… Что поделать, отношения с сестрой, издавна непростые, после семейной ссоры стали совершенно безнадежными. Если бы не Бартусь, отношений, наверное, не было бы вообще – из-за него сестрам волей-неволей приходилось общаться, как, например, сегодня, когда оказалось, что единственная пара корректирующей обуви Бартека осталась в доме Алекса. Сумка с ботинками лежала на скамейке, как и пачка бумаг, которые Эва взяла с собой, чтобы посидеть над ними, пока будет дожидаться сестру: она предполагала, что Ханка заставит себя ждать. Однако ласковое осеннее солнце сделало всем сюрприз и так приятно грело, что Эва отложила лабораторную документацию и закрыла глаза. Неожиданно она услышала обрывки разговора, доносившегося из-за угла. Так как заняться Эве было нечем, она прислушалась к голосам.

– А что я могу знать? На исповедь он ко мне не ходит, ха-ха-ха… И даже если бы пришел, то существует тайна исповеди.

Эва узнала звучный голос приходского ксендза.

– То есть не бывает в костеле?

Второй голос Эва не припоминала, хотя он показался ей знакомым.

– Ага, не слишком часто, – грустно ответил ксендз.

– В сторонке держится?

– Ну да. Мы тут дружно живем, община маленькая, и нужно как-то вместе функционировать. А он не слишком склонен к контактам, к сожалению.

– Может, ему есть что скрывать?

– Этого я не знаю, дома у него не бываю, – в голосе ксендза звучало подлинное огорчение, – так что не ведаю, что там происходит. Слухи доходят… Особенно сейчас, когда у него местная девушка поселилась. Но, знаете, я слухами не занимаюсь.

Эва вскочила как ошпаренная. «Вот черт, они же говорят об Алексе!» О них! Долго не раздумывая, она схватила бумаги и сумку с ботинками и спряталась за стеной, отделявшей территорию прихода, так что могла незаметно следить за беседующими.

– Конечно, отче. Меня тоже не интересуют слухи. Больше финансовые дела.

– А что с ними не так? – забеспокоился ксендз.

– Именно это я пытаюсь установить.

– Финансы, финансы… Что я могу знать? Бывало, он отсыпал нам денег. Хотя на потребности прихода нужно бы больше… Я читал в газете, что у него большое поместье. – Казалось, ксендза охватывает все большее возбуждение. – О, видите, например, эту крышу? На костеле? Двадцать тысяч дал. Разве это много, если владеешь миллионами?

«Вот двуличный тип!» – Эва в душе проклинала его преподобие.

– А как все это проводилось? – гнул свою линию собеседник ксендза.

– Что?

– Дарственная. Может, кто-то выставлял счет?