Няня [litres]

На улице звонят церковные колокола, и Мэрион выглядывает в окно. Шпили храма хорошо видны над верхушками деревьев окружающего Лейк-Холл густого дубового леса.

– Посиди пока у себя, поиграй во что-нибудь, – предлагает экономка. – А я принесу тебе завтрак – вот только поговорю с твоими родителями.

Джослин остается в своей комнате. Рисует Ханну, кропотливо подбирая цвета, и аккуратно раскрашивает получившийся портрет. Наконец ее зовет Мэрион, и девочка бежит вниз, сгорая от желания узнать, что произошло с няней. Экономка поджимает губы:

– Ничего нового выяснить не удалось. Порасспроси-ка родителей.

Мама с папой сидят в голубом зале с двумя друзьями – те оставались в Лейк-Холле на ночь. По диванам и кофейным столикам разбросаны газеты с цветными вкладышами. Пылает камин, и в зале витают ароматы горящего дерева, к которым примешивается сигаретный дым.

Джослин пытается привлечь внимание папы, но тот, утонув в кресле, скрестил длинные ноги и спрятал лицо за розоватым газетным листом. Мама лежит с полузакрытыми глазами на одном из диванов, откинув голову на груду подушечек. Тушит сигарету в стоящей на животе большой мраморной пепельнице. Джослин собирается с духом, чтобы задать крутящийся на языке вопрос. Не слишком хочется лишний раз попадаться на глаза маме.

Ночевавшая у них леди отворачивается от окна и замечает застывшую в дверях девочку.

– О, привет! – восклицает эта дама с пышно начесанными каштановыми волосами.

Милла… Вроде бы ее зовут Милла.

– Здравствуйте, – отвечает Джослин и пытается улыбнуться, но тут же густо краснеет.

Вчера вечером она вела себя недостойно.

Заслышав голос дочери, Вирджиния Холт поднимает голову.

– Что тебе здесь нужно?

Джослин вздрагивает и переводит взгляд на папу. Тот все еще скрывается за газетой.

– С тобой говорю я, а не папа! – окликает ее мать.

– Не знаешь, где Ханна? – тяжело сглотнув, спрашивает Джослин.

– Она уехала.

Всего-то два слова, а девочке кажется, что из-под ее ног выбили опору. Ханна для нее – свет в окошке. Ханна заботится. Ханна ее всегда внимательно слушает, всегда находит время для объяснений. Няня куда лучше, чем мама, – она любит Джослин.

– Нет!

– Не смей топать на меня ножкой, юная леди! Кто тебя этому научил?

– Ханна никуда не уехала! Где она?

– Александер!

Лорд Холт с усталым видом опускает газету.

– Мамочка права, дорогая, и мне очень жаль. Ничего, постараемся как можно быстрее подыскать тебе новую няню. Сейчас выходные, а в понедельник мамочка кое-куда позвонит.

Джослин визжит так, что закладывает уши, и мать вскакивает с дивана. Роняет пепельницу, содержимое которой вываливается на ковер, и хватает девочку за руки. Нагибается, глядя в упор на дочь. Глаза у нее страшные, налитые кровью, волосы упали на лицо. Джослин делает шаг назад, но Вирджиния держит крепко.

– Больше ни слова об этом! Ханны нет, и ты не хуже меня знаешь, что ушла она из-за тебя. Ты плохая девочка, Джослин. Очень плохая. Ничего удивительного, что Ханна совсем выбилась из сил!

– Я буду хорошо себя вести, обещаю! Буду самой лучшей девочкой на свете, если вернешь мне Ханну…

– Слишком поздно.

Джо

Чайная комната в отеле симпатичная – высокие потолки, однотонные пастельные стены, вот только в дальнем углу слегка осыпалась лепнина. Дождь хлещет с такой силой, что удивительно, как оконные рамы выдерживают его напор. Народу набилось довольно много, все разговаривают, и в помещении стоит ровный гул; стучат столовые приборы, звенит посуда. Звучит легкая живая фортепианная музыка, порой раздается смех – словом, обстановка довольно жизнерадостная. Здесь тепло, но не слишком уютно: уж слишком большая комната. Слишком официально выглядит. Знаю, что свет большой люстры красиво отражается от моих карих глаз, а вот в душе творится ад. Помните знаменитую картину Мунка «Крик»? Больше и сравнить не с чем.

И все же беру себя в руки – как-никак сегодня день рождения Руби.

– Джослин, лосося с огурчиками? – перебивает мои мысли мать.

Не знаю, есть ли смысл ей напоминать, что я теперь предпочитаю короткое «Джо»? Сто раз говорила с тех пор, как мы с Руби переехали в Лейк-Холл, а мать все никак не смирится. С румянами она сегодня переборщила: щеки розовые, словно у поросенка из детской книжки. Седые волосы стального оттенка гладко зачесаны назад и прихвачены бархатным ободком.

Мать всякий раз заказывает в этой чайной комнате угловой столик, когда ей случается бывать в городе. Обзор отсюда и правда хороший. Рассказывает, что с тех пор, как я была ребенком, кухня здесь испортилась. Позор, говорит она, и все же исправно продолжает сюда ходить. Похоже, ей доставляет удовольствие поболтать с местными служащими. Я эту чайную ненавижу с детства, и через тридцать лет ничего не изменилось.

– Да, спасибо.

Беру вялый белый ломтик и аккуратно кладу его на середину тарелки.

– Руби, а тебе, дорогая?

Мать включает обаяние на полную мощь. Ее цель – моя десятилетняя дочь Руби. Познакомились они всего месяц назад. Если честно, я сперва боялась, что коса найдет на камень.