Няня [litres]

Прошло десять лет, а здесь и вправду все осталось по-прежнему. Руби исследует дом, я ее время от времени сопровождаю, хотя в основном даю полную свободу. Правда, предупредила, что не стоит лазить по крутой лестнице в мезонин, где находятся детские комнаты, а все остальное в ее распоряжении. Дочь носится как заведенная; редкие китайские вазы и элегантные стулья в стиле Хепплуайта трепещут, словно живые, когда малышка пробегает мимо.

Если честно, меня пробирает дрожь, когда Руби касается пальчиками выщербленных каменных стен или панелей из потемневшего дерева. Мне страшно, когда она рассматривает предметы старины, разбросанные там и сям по всему дому, словно забытые музейные экспонаты. Лейк-Холл будто застыл в прошлых веках, особенно теперь, когда нет отца. Стены источают холодную недоброжелательность, которая, подобно плесени, проникает в самую душу. Порой по спине у меня непроизвольно бегут мурашки. Не хочу, чтобы дочь изучила старый дом во всех его подробностях, не хочу, чтобы она выросла в этом месте. Не зря ведь я уехала за океан – пыталась оградить ее от влияния Лейк-Холла.

Единственные мои друзья здесь – картины. Ребенком я не слишком засматривалась на собранные здесь коллекции, зато в университете решила заняться историей искусств – и тут же попалась на крючок. С годами мой интерес рос, и я постепенно начала понимать, какие сокровища хранятся в нашем доме. Училась я усердно, надеясь стать настоящим знатоком, какие попадались в предыдущих поколениях семьи Холтов. Конечно, я унаследовала некоторые фамильные черты, и увлечение искусством – единственная из них, которой не стыжусь.

Брожу по дому вместе с дочерью, и порой тоска уступает место счастливым воспоминаниям. Для меня это своеобразная отдушина. Вспоминаю Ханну, что была для меня светом в окошке. Тогда Лейк-Холл казался мне идеальным уютным гнездышком. Впрочем, ностальгические всплески быстро проходят. Я мрачнею, думая о том, что именно мое поведение заставило няню сорваться с насиженного места. В итоге мои отношения с матерью все больше и больше ухудшались; из этого пике мы так на самом деле и не вышли.

Я избегала матери еще до того, как исчезла Ханна. Родители обычно появлялись в Лейк-Холле по выходным, и тогда жизнь вроде бы обретала новые краски. Как же мне хотелось проводить эти дни с отцом! Но… приходилось держаться подальше от матери, так что я старалась не показываться в тех комнатах, что занимали родители. С бьющимся сердцем кралась по коридорам, тихо пробегала по лестнице из детской в кухню и дальше, в сад: там были уединенные местечки, где нас с Ханной никто не тревожил.

Руби почти ничего не знает о моей тогдашней жизни. Надеюсь, что и не узнает.

Наконец медовый месяц бурного романа дочери со старой Англией подошел к концу. Мысли о смерти отца заставляют ее все больше и больше уходить в себя, и Руби все чаще проводит время онлайн.

Мне тоже приходится несладко. Боюсь, что с каждым днем Крис от меня все дальше. Нет, я все прекрасно помню, но, похоже, начинаю забывать его лицо.

Невозможно…

Мы познакомились в Лондоне. Влюбилась я в будущего мужа, когда мне было двадцать два, а ему – двадцать четыре. Он сразил меня наповал. Мы почти сразу стали жить вместе. Наверное, уход к Крису – лучшее в моей жизни решение. Мы стали единомышленниками и друзьями; разлучить нас было невозможно, и вот…

Порой я испытываю настоящую панику, когда не могу точно восстановить его черты. В таких случаях хватаюсь за смартфон, судорожно ищу и рассматриваю снимки Криса.

Моя память не идеальна, тут никакого секрета нет. И все же некоторые воспоминания должны оставаться с тобой навсегда. Молюсь, чтобы таковым стал образ Криса. Не хочу полагаться на воображение, не желаю каждый раз заново раскрашивать подзабытые картинки прошлого.

Любимую свою фотографию, где мы запечатлены втроем, я распечатала и заключила в рамочку. Одну копию повесила в своей комнате, вторую – у Руби. Это немного помогает.

Пытаюсь отвлечь дочь от планшета. Как-то вечером она настолько ушла в виртуальную реальность, что не могла ответить на самые простые вопросы. Я попросила ее отложить гаджет в сторону и посмотреть мне в глаза.

– Что с тобой, солнышко?

– Просто хочу поиграть.

– А поболтать не хочешь?

Нетерпеливо качает головой.

– Тебе грустно?

– Немного, но игры помогают.

– Точно?

Руби кивает, и у меня не хватает духу отобрать у нее планшет. Дочь постепенно замыкается в себе – этим она никогда не отличалась. Боюсь, что она от меня отдаляется.

После нашего короткого разговора посылаю ей эмодзи – пингвинчика, хотя мы сидим почти бок о бок. Это старая шутка, которую знали только мы с Крисом да наша дочь. Проявил себя молодцом – получай пингвинчика. Планшет тренькает, и на экране появляется эмодзи. Руби улыбается, а через несколько секунд и ко мне прилетает пингвин.