Няня на месяц, или я - студентка меда! (СИ)

— Ну да, ты ж им тетка, — она соглашается легко и скепсиса с недружелюбным взглядом не замечает, вместо этого хлопает меня по руке и втолковывает, как маленькому ребенку. — Ну ты же с Кириллом встречаешься, значит тетка! У вас с ним все серьезно, да? Ты с племянниками его согласилась сидеть, значит, серьезно! Поженитесь скоро, да? Слушай, — меня пихают, и я отодвигаюсь, поморщившись, — а где их родители? Правда, что мать у них пропала, а отец… — мамаша придвигается, наклоняется еще ближе и шепчет таинственным шепотом, округлив глаза, — а отец, говорят, террорист и бандит?

Я моргаю.

И еще раз.

И не знаю, расхохотаться, все ж послать — простите, деонтология и воспитание, — или еще похлопать глазками, переваривая информацию.

На сие бредни у меня нет адекватной реакции.

И ответа тоже нет.

Точнее есть, но хамить, наверное, все же не стоит. Лавров не оценит.

— Так чего с родителями? — мамаша склоняет голову.

И, пожалуй, я понимаю кого она мне напоминает.

Сорока.

Вот только сорока охотится за блестяшками, а эта за сплетнями. И на сорок злиться бесполезно, и объяснять что-то тоже. Не поймут, сороки глупы.

— Ничего, — я вежливо улыбаюсь, ибо меня отпускает, — а… прощу прощения, как вас зовут? Впрочем, думаю, можно закончить нашу увлекательную беседу без имен. Так вот, личную жизнь я ни с кем не обсуждаю, но так и быть сообщу вам, что родители Яны и Яна уехали по делам, они скоро вернутся, не переживайте. Остальное же, простите, не ваше дело.

Наверное, меня отпускает не до конца, и злость еще клокочет, вырывается, поскольку сорока смотрит все более расширяющими глазами, а мой голос пропитан злобной любезностью.

Все сплетничают, и я не буду бить себя в грудь и уверять, что никогда и ни за что не сплетничаю. Обсуждаю и кости перемываю, но не с посторонними людьми и далеко не все, а вот такие сплетни меня выбешивают, заводят с пол-оборота.

— Всего хорошего, — я киваю и встаю.

Вовремя встаю, ибо с детской площадки доносятся крики.

Сердитые.

Возмущенные.

И кричит яростно уже до боли знакомый голос:

— Сам ты сирота! Нас никто не бросал! Мама вернется! И папа у нас не бандит! Они нас не бросили!!! Дурак!

Ян бьет лопаткой по голове белобрысого парнишку, кидается с кулаками, и Яна его подбадривает, пытается добавить ведерком.

И к монстрам я срываюсь, замечая боковым зрением, что сорока тоже подрывается и всплескивает руками.

— Владик!!! Ваши дети чудовища! — рявкает мне на ходу. — Бандиты! Ты чего творишь, сволочь малолетняя?!

Она пытается схватить Яна, но я успеваю раньше.

— Руки убрали! — рявкаю, не узнавая себя.

И сорока отшатывается, заслоняет свое драгоценное чадо, которое вопит, высовывая голову:

— И никому вы не нужны! Сироты, сироты, сироты… Дядя вас в детдом отправит, бе-е-е! Вы ему жить мешаете!

— Влад! — мамаша отдергивает свое чадо, но без особого возмущения.

Возмущение ее целиком и полностью направлено на меня.

— Ты посмотри, что твои поганцы устроили! Безродительщина, беспредел! Да на вас в опеку заявить надо, строит тут из себя фифу, поглядите на нее! За детьми научись смотреть сначала!

— Даша, он первый начал! — Яна требовательно дергает меня за футболку.

— Что?! — сорока, отрываясь от осмотра ненаглядной кровиночки, взвивается. — Это мой Владик первый начал?! Да как ты смеешь, паршивка?! Да мой Владик никогда б первый не начал. Все, все видели, кто первый драться полез!

— Он сказал, что мы сироты и нас никто не любит, — Яна выпячивает нижнюю губу, а Ян начинает активнее вырываться и пыхтеть. — Даша, он говорит, что Кирилл нас едва терпит, и мы ему скоро совсем надоедим.

— Это правда! Мама, скажи, ты сама так говорила! — Владик обиженно кривится. — Вас родители бросили! Сироты! И дядя ваш от вас скоро откажется!

И Ян все же вырывается, выкручивается из моих рук и под оханье сороки опрокидывает Влада на землю.

— Не смей, не смей так говорить!!! — Ян беспорядочно молотит его, вцепляется мертвой хваткой. — Нас никто не бросит! Нас любят! Мы не сироты!

— Мама!!! — Влад визжит.

И расцепить этот клубок невозможно.

Мне расцарапывают руку и заезжают по ноге, когда я пытаюсь их разнять. Сорока мельтешит, причитает и скорее мешает, чем помогает.

Другие же дети с родителями смотрят, столпившись полукругом.

А Яна лезет, вопя, что надо помогать, и я уже готова заорать благим матом в лучших традициях Эля, когда рядом звенит сталью голос Лаврова:

— Разошлись все.

Ему удается отодрать Яна от противника за секунду, удержать брыкающее и орущее тело и скомандовать мне:

— Быстро домой.

С прибежавшей сорокой разговаривает Кирилл Александрович.

В коридоре, и от его ледяного вежливого тона хочется поежиться даже мне.

Но не сороке.

Она выступает, ругается.

И я закрываю дверь кухни, кидая строгий взгляд на Яна, который порывается спрыгнуть со стола и в коридор выбежать отстаивать правду.

— Он первый начал, — суслик бурчит, когда я прикладываю к его левому глазу замороженное мясо, и дергается с шипением. — Холодно.

— Потерпишь.

— Ты нам веришь? — он все-таки отводит мою руку и упрямо смотрит мне в глаза.