Няня на месяц, или я - студентка меда! (СИ)

Начало практики тоже обещает быть прекрасным, ибо вовремя я теперь стопроцентно не успею. И надо смотреть, что с пересадками от Лёнькиного новомодного дома в новомодном отдаленном районе ходит до старого противоположного конца города.

— Штерн, ты там чего? — Лавров, продолжая развлекаться, вопрошает подозрительно и волнение на мое ойканье ему удается изобразить почти натурально.

— Ничего, — я доползаю до остановки и забиваюсь под крышу, игнорируя сердитые взгляды, намекающие, что и без меня тут яблоку негде упасть.

Повторяю на выдохе и почему-то по слогам:

— Ни-че-го.

И Кирилл Александрович молчит, спрашивает с очередным прекрасно сыгранным напряжением:

— Ты там ревешь, что ли, Штерн?

— Нет, — я сердито возражаю и размазываю капли дождя по щекам, — и вообще, идите вы на хрен, Кирилл Александрович!

Мне даже не стыдно, и под косые-любопытные-возмущенные взгляды я пробираюсь в самый дальний угол остановки. Шиплю, ибо ногу подвернула болезненно и ступать больно, но шевелить можно, так что пройдет.

Нога — это ерунда, а вот как добираться — это уже серьезно, тем более первый раз в новой больнице.

Я где своих там искать буду?

Очередной вызов Лаврова отклоняю, не до него, и лезу в приложения.

Мой автобус даже не отображается, то есть ближайшие двадцать минут можно и не ждать. Свободных такси все также нет, а с пересадками… разве что тремя и через центр, где самые пробки.

Впрочем, выбора особого нет, и я пишу Лине, что опоздаю, и пристраиваюсь на край скамейки. До более-менее подходящего автобуса еще пятнадцать минут.

Есть время сочинить историю, где меня носило и почему выйти вовремя не успела, и есть время замерзнуть окончательно.

Я успеваю даже задубеть, перестать чувствовать все пальцы, размазать слезы от жалости к себе по щекам, отклонить семь звонков Кирилла Александровича и увидеть, что до автобуса осталось три минуты, когда меня резко и больно дергают вверх, шипят злобно над головой арктическим голосом:

— Ште-е-ерн, мать твою, тебя убить мало!

Возможно, по крайне мере, я согласно чихаю, а Лавров выдыхает сквозь зубы и протискивается обратно сквозь толпу, таща меня на буксире.

— Ты — детский сад, Дарья Владимировна, хуже сусликов, — он злобно цедит, шагает слишком быстро, и мне остаётся только торопливо переставлять ноги, чтобы не свалиться.

— Кирилл Александрович…

Я врезаюсь в него, ибо тормозит Лавров резко и дверь машины распахивает. Оборачивается ко мне, и под его взглядом все вопросы и слова исчезают.

Молчание, как говорится, золото.

— Если еще раз… если ты еще раз, Штерн, как малолетняя обидчивая идиотка, будешь скидывать звонки… — Лавров говорит глухо, прерывисто, и мне хочется попятиться от него, убежать, но он держит крепко, до синяков, встряхивает сильно и яростно рявкает, — чтоб не смела больше мне не отвечать, поняла?!

Кирилл Александрович снова встряхивает. Лязгают зубы, мои, и я болезненно прикусываю язык. Больно.

Как и руку, в которую он мертвой хваткой вцепился выше локтя.

— Отпустите…

Отпускает.

В машину.

Запихивает легко, как тряпичную куклу, и дверью, закрывая, долбит оглушительно. И я вздрагиваю, кажется, вместе с машиной.

Чего он бесится?

Огромные капли дрожат на лобовом стекле, скатываются, и я заторможенно за ними наблюдаю, пока Кирилл Александрович огибает капот и садится.

Мой зонтик, непонятно как оказавшийся у него, он вместе со своей курткой закидывает назад, встряхивается по-собачьи и включает на максимум печку, что разбавляет дробь дождя и заполняет гнетущую тишину.

— Туфли свои снимай, — Красавчик категорично командует.

И я послушно их сбрасываю, неловко стягиваю одеревенелыми пальцами носки и забираюсь на сидение вместе с ногами.

На Лаврова смотреть невозможно, и я рассматриваю березу, что покачивает ветвями.

Ни-че-го.

Этот день когда-нибудь да закончится, и я его просто забуду. Ни первый и ни последний кошмарный и унизительный день моей жизни, переживу. И не буду думать о Кирилле Александровиче и Лёньке, не стану сравнивать и ни за что не спрошу, чего Лавров здесь делает и как меня нашел.

— Ногу дай сюда, — отрывистый голос Лаврова врезается в мысли, заставляет отшатнуться к двери и издать возмущенный возглас, ибо горячие пальцы нахально обхватывают мои стопы и сильно сжимают.

— Ты ледяная, Штерн, — он злится.

— А вы бесцеремонный, Кирилл Александрович.

— Да что ты, Дарья Владимировна, — он желчно издевается, отпускает-таки мои ноги.

И я их торопливо поджимаю под себя, а Лавров выруливает и на ближайшем светофоре вместо поворота направо проезжает прямо.

— Вы куда едете, Кирилл Александрович?

— Домой.

Лавров привозит к себе.

И до квартиры меня тащат на плече, ибо на ручки по-человечески я идти отказалась, а Кирилл Александрович отказался отдавать мне туфли.

— Вы… вы… знаете, как это называется? — я болтаюсь вниз головой и шиплю тихо, поскольку орать на весь подъезд все же не дело.

— Тебе прямо сказать или сама догадаешься?

— Похищение?

— Не угадала, Штерн, — он сожалеюще цокает языком и в квартиру заносит.