Няня на месяц, или я - студентка меда! (СИ)

— Сдал!!! — Элечка взвывает еще более трагично. — Говорухе, чтоб его налево! С-скотина! У нас с ним была моральная жаркая любовь во всех позах целый час! Понимаешь, час, Даха!!! Я рассказал даже то, что не знал. Я дополнительно расписал ему ИФА, мать его, и вспомнил, что в ферментах-метках пероксидаза хрена на хрен идет!

И нет… я не выдерживаю и все-таки ржу, сползая с дивана от смеха, подвывая и вытирая слезы. Так повезти могло только Элю. Не зря он, видимо, полвечера молился, чтоб ему ничего из методов, которые он в гробу видал, не попалось.

— Вот ты чего ржешь, коза бессовестная? Где твое сочувствие к ближним?! — мой ближний и родной обиженно сопит и разражается длинной тирадой.

Суть тирады об отсутствии справедливости в этом бренном мире, мерзкой микробиологии, еще более мерзком Говорухе и моей бесчувственности.

И я снисходительно слушаю, что все, больше ни-ни, никогда ни разу и ни за что в жизни он больше не станет пропускать лекции, базарить со мной на парах и в десятиминутный перерыв уходить на полчаса в столовую пожрать, когда в комнату заглядывает Лавров и на мою скептическую рожу настороженно смотрит.

Приподнимает вопросительно бровь, и, закрывая рукой динамик, я его чинно просвещаю:

— Эль микру сдал, клянется стать примерным ботаником.

Во-о-от, ни одна я в это не верю, ибо на лице Кирилла Александровича тоже появляется скепсис. Помнит, видимо, как пару раз застукивал нас в столовой во время лекции по анату. Признаю, есть мы всегда хотим больше, чем учиться.

— И отказывается со мной ходить в столовую во время пар, — я бессовестно ябедничаю.

— Какой кошмар, Дарья Владимировна, оголодаешь, — Лавров моей бедой не проникается и хмыкает, — я уехал. Аня сказала, что они выехали уже.

— До свиданья, — я с благожелательной улыбкой машу рукой и переключаю все внимание на вопящего Эля.

У него, бедненького, по последним крикам серьезная психологическая травма…

Анна Вадимовна и монстры приезжают только через три часа, когда я успеваю вдоволь наслушаться Эльвина, поговорить с мамой и безрезультатно два раза набрать Лёньке.

Он не отвечает.

И, неспешно стуча телефоном об колено, я забираюсь на подоконник и разглядываю залитый двор. Кажется, высшие силы решили повторить Всемирный потоп, пора начинать искать Ноя или хотя бы Зиусудра.

Попутно можно разыскать собственный здравый смысл и рассудительность, которые объяснят мне, что Лавров мне не нравится.

Совсем.

Просто… просто он сегодня мне помог, экранизировал отрывок дешевого романа или мыльной оперы, и я, как последняя идиотка, повелась. Все ведь девочки мечтают о прекрасных принцах, что по щелчку пальца станут решать их проблемы и защищать от всех драконов.

Лавров решил, спас в лучших традициях, вот только не прекрасный он принц. И уж точно не герой моего романа, у меня есть Лёнька.

Со всеми его недостатками, брюзжанием, излишней правильностью, занудством, щепетильностью, эгоизмом и чуть сниженной заботой о ближних. И я ведь сама его не попросила отвезти меня, а Лёнька не обязан угадывать мои мысли, поэтому глупое сердце не должно обижаться и устраивать Лаврову акколаду.

Он ведь, если бы не ночевка у друга, обо мне бы точно не вспомнил и рыцарем в этой ситуации не оказался бы.

Обычное стечение обстоятельств, за которое я уже сказала спасибо.

Все, точка.

Живем дальше, Даша.

И не мним, что у Кирилла Александровича язвительность, сигареты и требовательность — единственные недостатки, ты его просто не знаешь. У Лёньки в первый год изъянов тоже не было, и мы не ссорились. Встречались легко и весело, и недопонимания появились гораздо позже, когда притерлись, начали задерживаться на работе, проводить недели над учебниками, а не в клубах и выяснили, что мне скучны его финансы, а он зеленеет и сатанеет от любой медицинской темы.

Мы ведь все равно находим о чем поговорить, ссоримся, миримся, не понимаем и учимся понимать друг друга.

Сложный период есть у всех.

А Лёнька меня любит, и я его тоже, мы семимильными шагами уже начали уживаться в одной квартире и через год мы поженимся.

Наверное.

Если Даша не сбежит, ибо при слове «свадьба» я готова сдавать Байкеру марафонский бег на золотую медаль. Я… я боюсь и даже мысленно не могу назвать Лёню женихом, а уж представить его мужем… нет.

Три года не малый срок, кто-то женится и через месяц, но я не готова.

Я тот самый ходячий детский сад, как крошит зубы от раздражения Лавров. Я еще леплю снеговиков на серьезных предметах, ввязываюсь в глупые споры и объедаюсь сладкой ватой на каруселях.

Брак — это слишком ответственно для меня, и я малодушно надеюсь, что Лёня зимой сказал просто так, сболтнул лишнее, и на этот Новый год никакого предложения не будет.

От тревожных размышлений отрывает домофон, и, открыв дверь, я дожидаюсь лифт, из которого ко мне выкатываются два ярких шарика в дождевиках. Узнать в них сусликов удается только по противно радостным голосам и напору, с которым на мне виснут с двух сторон, не заботясь о том, что с них капает, а моя рубашка и брюки безжалостно намокают.