Мама округляет глаза, мама подскакивает с дивана, на котором спала – сонная, всклокоченная и растерянная. Она ничего не понимает – она слышит мою истерику, видит красные глаза, мама видит слезы и красный нос, мама видит, как меня подбрасывает.
– Таня, что…
Я начинаю истерично орать:
– Идем! Идем же!!!
Не разбираясь, мама хватает кофту и бежит за мной.
Я тащу её за собой по нашей улице, мимо домов, где в воскресенье в каждом доме обитает спокойствие выходного дня, к самому концу улицы, где дорога становится узкой тропой. Мы бежим мимо дохлой мыши, мимо старого, покосившегося сарая и рощицы с кривыми березками. Мы пробегаем огромное поваленное дерево, взбираемся вверх по тропе. Забегаем на мост, и я изо всех сил тяну её за собой – вбегаем на середину моста, и я истерично кричу:
– Вон она, мама! – я кричу и тыкаю пальцем вниз.
Мама перекидывается через перила, мама смотрит вниз, а я плачу, я истерично кричу:
– Помоги ей! Сделай что-нибудь! Давай вызовем врача. Пожалуйста, давай вызовем «скорую»!
Мама смотрит вниз, и с её лица сходит краска – она поднимает белое, как мел, лицо и смотрит на меня:
– Там никого нет.
Я захлебываюсь своим ужасом – она не хочет слушать меня, она даже не посмотрела, она ничего не хочет видеть!
– Да вот же она, мама! – кричу я. Мой голос уже осип, но я все еще кричу. – Вот она, прямо под нами! Ну как же ты не видишь мама? Как же ты не видишь?
Мама снова смотрит вниз – на тонкий ручеек реки, на покатые берега, на каменистое дно.
Там никого нет.
И когда мама поворачивается ко мне, я не верю своим глазам – мама белая, как мел, открывает бескровную полоску губ и шепчет мне:
– Там никого нет.
Я визжу и тычу пальцем вниз, туда, где камни и смерть, но мама не слушает меня. Мама подходит ко мне, берет меня за руку, и я чувствую её дрожь. Мама подтягивает меня к себе и прижимает к теплому телу – я чувствую биение сердца, волны страха и нарастающую панику.
Я никак не могу понять, почему она ничего не делает? Почему не помогает мне? Я слышу лишь:
– Там никого нет, Таня. Там никого нет…
Я отталкиваю её и кричу:
– Помоги же!