Нянька. Меня воспитывал серийный убийца

Воссоединение семьи было не слишком радостным: супруги вечно ссорились из-за денег, да и секс не приносил никакой радости. Тони всячески уклонялся от ее объятий. Позже Авис вспоминала, что «он словно боялся прикоснуться к ней». Тони действительно боялся, что может произойти, если он уступит. Авис вспоминала, что он старался к ней не прикасаться. Ему нужно было лишь насилие. Однажды он заявил: «Ты моя жена, и я хочу тебя трахнуть», швырнул ее на постель и взял силой. Авис не считала это изнасилованием – ведь она была его женой[41]. А в 1966 году женщины не могли обвинить мужей в сексуальном насилии[42]. К этому времени Тони регулярно принимал «солацен» и другие амфетамины поочередно. Он экспериментировал с разнообразными уличными наркотиками – гашишем и даже героином и ЛСД. Он рассказывал Авис, как выходит из собственного тела и наблюдает за собой со стороны.

Однажды, когда она спросила его, помнит ли он что-то, Тони резко ее оборвал. Авис поняла, что он не хочет отвечать на вопросы о том, что делал и где был[43].

– Нет, я не хочу об этом говорить. Это был не я. Это был кто-то другой[44].

Тони воспринимал себя как какого-то другого, и это ему нравилось, а вовсе не пугало. Он старался как можно больше узнать о своем любимом предмете: Тони Косте. Тони читал книги по астрологии, ведьмовству, буддизму. Психотропные препараты он глотал как аспирин. Наблюдениями и усиливающимся ощущением мрака он делился с приятелями.

Как-то вечером, пропустив несколько кружек пива в «Кубрике», он сказал приятелю, что подумывает «о чем-то ужасном, кошмарном».

Приятель лишь отмахнулся:

– Брось, Тони. У всех порой бывают такие мысли.

Тони взорвался:

– Ты не понимаешь! И никто не понимает!

С этим словами он поднялся и ушел.

Глава 12 Лайза

Мама умела останавливать людей на улицах. Даже когда она была малышкой, посторонние люди говорили бабушке, что никогда не видели такого прелестного ребенка. Не думаю, что суровая, грубоватая бабушка могла простить это дочери. Мама росла и из красивой малышки превратилась в сексуальную женщину. Ее сексуальность была настолько животной, что почти пугала. Она даже пахла иначе – землей, плодородной землей.

Дед Джорджи ей гордился. У мамы были кудрявые светлые волосы до плеч. Она еще больше высветляла их, а позже стала носить пышную прическу. Нос-пуговка был усыпан веснушками. У мамы была очаровательная улыбка и яркие голубые глаза, которые часто вспыхивали от гнева – на моей памяти такое случалось постоянно. Она любила посмеяться, но чаще всего над другими. Ее хлебом было не корми, дай только кого-нибудь разыграть. Главным ее достоинством была фигура, как у Мэрилин Монро, – соблазнительные изгибы и большая грудь. Мама постоянно твердила, что у меня тоже будет большая грудь, а если я не буду следить за собой, то заполучу и жирную задницу, как у нее. «Жуткая задница Нуны», – твердила она. Она считала, что унаследовала задницу от матери деда Джорджи, а та – от своей матери. Мама ненавидела свою задницу – единственное, что раздражало ее в собственной внешности. Все остальное ее вполне устраивало. Несмотря на жуткую жирную задницу (и, возможно, как я узнала позже, благодаря ей), мужчины выстраивались у ее порога в очередь, мечтая пригласить на свидание. Даже я замечала в ней нечто дикое и первобытное, что привлекало мужчин, но меня это пугало.

Весной мама нашла нового бойфренда. Том был ее начальником, директором старшей школы Стаутон. Том пригласил ее на свидание в ту же минуту, когда узнал о ее разводе. Хотя ей льстило внимание красивого, образованного директора школы, мама отказала. Он был женат, а она с женатыми мужчинами не встречалась. Но Том проявил настойчивость. В конце концов, он пришел к маме весь в слезах и сообщил страшную новость: его жена умирает от рака. Врачи дают ей от силы полтора месяца жизни. Вскоре после этого мама уступила, и они с Томом стали тайными любовниками. Но в нашем доме им можно было не таиться. Когда Том появлялся, мама отправляла нас в постель, иногда в три часа дня. Она задергивала шторы, говорила, что уже ночь и что нам пора спать. Когда я пыталась выйти из комнаты в туалет, дверь оказывалась запертой. Я не спала всю ночь, боясь обмочиться во сне. Несколько раз так и было, и мне приходилось быстро засовывать простыни в стиральную машину, прежде чем мама это замечала.

Тем летом мама ждала, когда умрет жена Тома. Я представляла большой дом Тома в Стаутоне, где он приказывает медсестрам в белых крахмальных халатах хорошо заботиться о жене, пока он будет на пляже – жена настаивает на том, чтобы он дышал свежим воздухом. Потом он целует жену в пожелтевший лоб и на цыпочках выходит из темной комнаты. «Бедная, старая, умирающая миссис Том», – думала я. Я не знала, догадывается ли она, что моя мать уже считает часы до ее смерти, а сам Том проводит время вовсе не на пляже.