Ничего кроме правды

«Здесь только одна катушка», – сказал он удивленно. «А ты что же, Гомель, думаешь у меня здесь Пассаж? Бери что есть, учись довольствоваться малым. Гони пять франков».

«Вы меня не поняли, Панкрат Филимоныч, – извиняясь, начал Абраша, – мне много надо, для артели. Люди без работы сидят».

«Что же ты мне, Абраша, голову морочишь, – сказал Панкрат сердито, – ну да ладно, черт с тобой, за это я тебе свою поэму прочту». Абраше было неудобно отказываться, и он присел на стул.

«Что же ты на книги садишься, Гомель», – язвительно сказал Панкрат и начал читать поэму.

Абраша был не очень силен в современной поэзии, но ему показалось, что Панкрат сочиняет на ходу, это плохо укладывалось в Абрашины понятия о поэмах.

Он запомнил несколько строк.

«Дее старухи на базаре по-французски говорят.

Доху рику хари фирн поросенку хрен салят.

У попа была кобыла, он ее люлю бибил

Доху рику хари фцри морду палкою разбил».

Поэма была длинная, между четверостишиями Панкрат делал паузы. Они с каждым слогом все удлинялись. Панкрат читал все тише и тише и, наконец, совсем стих. Было слышно, как борзые скользили клыками по фарфору костей. Неожиданно Панкрат захрапел. Здесь Абраша посмотрел на часы – было половина пятого и он решил уйти по-английски. Он вышел на улицу. Солнце стояло еще довольно высоко, но Шагала в кафе уже не было, и Абраша пошел к нему в студию. На этот раз он внимательно заглядывал во все лавки. «Доху, рику, хари, фири», – крутилось у него в голове, но ниток нигде не было. Он даже сделал лишний круг, но и там его постигла неудача. «Вот тебе и Париж, доку рику», –думал он, поднимаясь по лестнице к Марику.

Он застал Шагала за мольбертом. «Абрашенька, дорогой, поухаживай сам за собой, – сказал Шагал, не отрываясь от работы, – еда на столе. Согрей чаек, мне надо работать». Абраша разложил длинную хрустящую булку, отрезал сыр и с аппетитом стал наворачивать, повторяя в уме: «Доху, рику, хари, фири», – вот черт привязалась.

«Марик, дорогой, когда мы пойдем смотреть нитки», – начал было он снова, но Шагал его быстро прервал: «Слушай, перестань. Завтра купим, в крайнем случае, – послезавтра». «Послезавтра?!» – забеспокоился Абраша. «Ладно, ладно, завтра обязательно, – успокоил его Шагал, – а сегодня пойдешь с моим приятелем Ароном на вернисаж. Ты же никогда не был». «Что за приятель?» – поинтересовался Абраша. «Арон–хороший парень, любит ходить по вернисажам, встречаться со знаменитостями, он будет твоим гидом, уже сейчас должен зайти. – Марик посмотрел на часы. – С минуты на минуту». Здесь Абраша поинтересовался, что это за вернисаж и с чем его едят, и Марик дал ему исчерпывающий ответ. «Есть у нас здесь один художник. Ты, наверное, о нем слышал. Василий Македонов, забавный тип, очень знаменитый. Бизнесмен отменный, умеет пыль в глаза пускать. Сам картины не пишет, на него целая бригада работает. Хорошие, способные ребята, а он только подписывает, как твой Малевич, удовлетворяет спрос населения. Про картины говорить не буду, сам увидишь. Я его еще по Питеру знал, недоучка. Мама Валя Винчина, прачкой была на Охте, отец спился, умер от белой горячки. А у Васьки здесь все в голове повернулось, выдает себя за наследника двух великих родов, по отцу от Александра Македонского, а по матери, от кош, ты думаешь?.. От Леонардо да Винчи, не больше, ни меньше. И представь, есть дураки, что верят, можешь себе представить. Типичный случай мании величия. Еще тот гусь, похлеще Панкрата будет».

«Похлеще Панкрата не бывает», – отметил Абраша, дожевывая бутерброд.

«Сам увидишь. Самый великий художник двадцатого века. Рамы у него, правда, очень красивые, 24 карата позолота. Лавочникам нравится, они любят, когда настоящее золото, без обмана».

Шагал только разошелся и здесь появился приятель.

«Познакомьтесь, – сказал Шагал, –это тот самый Абраша Жердин из Гомеля, которого Пикассо так высоко оценил. А это – большой любитель искусства, меценат Арон Фрид».

Они пожали друг другу руки.

«Сердечно поздравляю», – сказал Арон, немного картавя, и улыбаясь, заглянул Абраше в глаза.

«А теперь до свидания, приятно провести вечер», – на этом Марик поставил точку.

Они вышли на улицу. Солнце уже почти село, только собор Святого Петра еще был освещен последними лучами.

«Скажите, пожалуйста, – осторожно спросил Арон, – а за сколько Пикассо купил ваше одеяло?»

«Двести франков», – гордо ответил Абраша.

«О! – уважительно произнес Арон, – а вы могли бы мне тоже сделать такое одеяло? – и добавил, – только, конечно, подешевле, не все такие богатые, как Пикассо. Тем более, мы с вами почти земляки. Я родом из-под Минска».

«Конечно, почему не сделать, – ответил Абраша, –только сначала надо достать нитки, а то уже второй день не могу купить. Вы случайно не знаете, где они продаются?»

«Никаких проблем, нитки – ерунда. Когда скажете, в любое время, это я вам сделаю, – воодушевился Арон. – Было бы здорово нам с вами организовать совместный бизнес – я вам нитки, а вы мне одеяла, я бы их продавал».