Ничего кроме правды

А потом они заломили мне такую цену, что можно было подумать, что эти нитки из чистого золота. Спасибо дяде Соломону, царство ему небесное. Он научил меня торговаться. Я сражался за каждый сантим, даже Марику понравилось. Уходил ровно пять раз, и каждый раз лавочник ловил меня в дверях и снижал цену. Только на пятый раз, когда я ушел уже по-настоящему, он догнал меня через два квартала и дал настоящую цену. Честно сказать, я бы и сам вернулся, потому что дядя Соломон меня так учил: если пройдешь два квартала и тебя не догонят – возвращайся и покупай товар, а если тебя догоняют на пятый раз – больше не торгуйся, может быть совсем чуть-чуть, а то тебя просто выгонят в шею: любому терпению приходит конец. Благодаря этой науке я, наконец, купил нитки и совершил очень выгодную сделку – за три огромных ящика ниток я заплатил, вы не поверите, всего три червонца. Это почти вдвое дешевле, чем я рассчитывал. Теперь нам ниток должно хватить, по крайней мере, на два года, а может даже на два с половиной.

В этом Париже, надо сказать, все сплошной обман. Возьмите хотя бы эти «эклеры». Вы не подумайте, я не говорю, что они невкусные, они-таки да, очень даже вкусные, но там же нечего есть! Один сладкий воздух. Чтобы наесться эклерами, надо их кушать с хлебом или, по крайней мере, сразу слопать двадцать штук. Но кому это по карману, вы же понимаете, я не Ротшильд.

А это их шампанское? Что это такое? Один сплошной газ и кислая вода. Наливают полный стакан, но вы не спешите, сразу не пейте. Подождите пять минут, пока выйдет газ, а потом и посмотрим, сколько у вас останется. В лучшем случае полстакана кислятины. Про вино вообще не хочу говорить, а то начнется оскомина. «Отрава дней моих», – как говорил дядя Соломон, только по-другому поводу.

Теперь возьмем булки, это ведь даже смешно. Французы их, наверное, специально вытягивают, чтобы больше казались, тонкие, как карандаши. У нас в Гомеле на семью из восьми человек одного батона хватало. А здесь мне одному надо два таких, а стоит такой карандаш в два раза дороже нашей гомельской булки, не понятно на кого они рассчитывают. Хлеба черного вообще нету, только устрицы едят, прости Господи. Лучше не буду вспоминать, а то рвота начнется. Французы их лупят за милую душу и еще мерси говорят, хуже нищих.

У нас в Белоруссии крестьяне свиней кормят этими устрицами, а здесь их подают в ресторане, честное слово, сам видел.

Вообще с продуктами у них плохо, сыр продают весь порченный, совершенно очевидно, воняет ужасно. В сырном магазине как в общественном туалете, я даже нос заткнул. А этот продавец, наглый тип, сует мне эту вонючку, попробуйте, какая прелесть, издевается негодяй. Я еле добежал до дверей, чуть отдышался.

И так все у них, не как у людей. Представьте себе Елисейские поля, что это, по-вашему? Никогда не угадаете – обыкновенная улица! Да, широкая, но никаких полей, ни всходов, ни посевов, ничего. Один обман.

А Бульвар Инвалидов, что это, по-вашему? Клянусь, во все глаза смотрел. Нет ни одного инвалида не заметил. Шел один хромой, правда, с палочкой, и все. В Гомеле, на Крестьянской, возле базара особенно, инвалидов больше в 1000 раз, там и слепые тебе, и безногие есть. А Крестьянская называется потому, что по ней крестьяне ходят на базар. Здесь все правильно.

Эх, Париж-Париж хваленный, – «столица мира». Стыд и позор. Единственное – это промтовары хорошие, но дорогие. 200 франков как не было, все на подарки. Но главное, я доволен, нитки купил, могу ехать домой с чистой совестью».

Абраша с Шагалом возвращались домой на автомобиле, ящики с нитками были слишком тяжелые. Абраша ехал на машине впервые в жизни. Утопая в мягком кожаном сидении, он гордо смотрел по сторонам.

«Из окна машины все выглядит совершенно иначе, – говорил он. – Я понимаю, как чувствуют себя богачи, им на всех начхать». На обратном пути они остановились в большом универсальном магазине, и Абраша купил подарки родным и знакомым. Папе – замечательный несессер. В кожаной коробочке, поблескивая позолотой, лежал изящный бритвенный прибор, щетка для волос и ножницы для подстригания усов. Просто загляденье. Маме он купил невиданной красоты шаль из тончайшего бельгийского кружева. Братишке – желтые ботинки на кнопках, а сестрам – куклы и письменные принадлежности для школы. Он никого не забыл, даже соседям и слепым артельщикам он купил по коробочке монпансье знаменитой французской фирмы Бон-Бон.

Они вернулись в студию уже в четыре часа, голодные и усталые и с трудом дотащили вещи на верхний этаж. Здесь их ожидал сюрприз.

У дверей студии на лестнице сидел молодой человек с худым смуглым лицом и выразительными черными глазами. Это был