Ничего, кроме счастья

Я напишу заключение, что вашу машину угнали, мадам, и что вор или воры потом подожгли ее, облив сначала водительское сиденье, потом открытую правую переднюю дверцу, потом капот горючим веществом, по всей вероятности, уайт-спиритом или противообледенительным средством для стекол, и в силу наличия кислорода и источника воспламенения, скорее всего сигареты, машина загорелась.

Сквозь маску слез ее грустная улыбка стала красивой. Почему вы это делаете? Я секунду поколебался.

Хочу напомнить себе, что у меня еще есть сердце.

Через два дня после того, как я представил заключение экспертизы и дал согласие на выплату компенсации стоимости машины в размере четырнадцати тысяч трехсот восьмидесяти одного евро, меня вызвали в офис компании.

Я был уволен.

Сорок девять франков на каждого

За несколько дней до первого Рождества без них обеих мы получили открытку от мамы, закат солнца над Эйфелевой башней. Она была написана дрожащим почерком. У меня все хорошо, я каждый день думаю о вас троих (имела ли она в виду, кроме Анны и меня, Анн или нашего отца?). Любящая вас мама. С Рождеством.

Она нарисовала звездочку и две снежинки – вообще-то, просто кружочки, но моя сестра решила, что это снежинки. Вот и все. Мы с Анной выплакали недостающие слова. Все ее «до встречи», «мы скоро увидимся, обещаю», «простите меня» и «мне страшно без вас». По всему, что было связано с ней, я тосковал, даже по отсутствию ее поцелуев, когда она была еще здесь, но не с нами, все равно тосковал. Отец объявил, что на Рождество нас ждет сюрприз. Это была она. Шелковая блузка, красивая грудь. Он представил нам ее как свою подругу, которая тоже одна в этот праздничный день, и добавил, что в Рождество никто не должен оставаться один. Мама будет сегодня? – спросила Анна. Я перевел. Мама тоже будет одна сегодня? Не знаю, милая, думаю, нет, она будет с друзьями, может быть, с коллегами с работы. Отец заказал ужин у «Монтуа», «Рождественскую феерию», по сорок девять франков на каждого, «языки Лукулла», белое мясо индейки, картофель с каштанами, замороженное полено. А замороженным-то получилось застолье. Будущая жена нашего отца принесла нам подарки, которые мы отказались открыть. Она выбежала из гостиной в слезах. Отец осел на стуле, закрыв лицо руками. Я тоже скучаю по ней, сказал он. Я встал, с силой пнул ногой один из подарков и ушел в свою комнату. Мы ведь могли бы все вместе поехать в Баньоле. Сделать ей сюрприз, сказать, что она нужна нам, подарить последний роман Саган, «Женщину в гриме». Привезти ей феерию от «Монтуа». Гирлянды. Елочку. И развеселить ее, чтобы ей захотелось вернуться, перестать грустить. Мы могли бы ей помочь, папа; могли бы поехать за ней и спасти ее. Но как много нужно было для этого любви.

Восемьдесят евро (продолжение)

Черт побери, ты не поверишь. Как им это удается? Все чувствуют, все знают. А ведь я, честно тебе скажу, осторожничаю. Ничего в ежедневнике, ничего в мобильнике, мобильник – это вообще засада, ты думаешь, он тебе как верный друг, хранит секреты и все такое. Фигня. Это предатель. Так что никаких сообщений, эсэмэсок, ничего. Я только тебе и сказал, Антуан. И что же – хочешь верь, хочешь нет, она узнала. Не знаю, следила за мной или детектива приставила, узнала, и все. Я думал, окочурюсь, чуть инфаркт не хватил. Это было полтора месяца назад, как раз когда ты узнал про отца. Мы тогда приняли с тобой по одной вместе, ну вот, прихожу я домой, она сидит в гостиной, в книжку уткнулась, читать она любит с самого детства. На меня-то книги тоску нагоняют. Мертвечина эти узенькие бороздки слов. Книга – все равно что японский сад, километры скуки. Целую ее, как обычно. Она мне говорит, мол, выпей пока, она главу дочитает, хорошая книга, ей не терпится узнать, чем кончится. Наливаю себе пива. Жду. Глава, видно, длинная была, потому что я успел вторую открыть. А потом она встает и смотрит на меня пристально. И тут я чувствую что-то странное. Взгляд у нее – я его и забыл, взгляд из нашего начала, когда мы занимались любовью нон-стоп, когда хоть мир рухни, нам было пофиг. Тот самый взгляд, Антуан. Голодный какой-то, жгучий. Аж за душу берет, но и страшно стало. Мы ведь с Фабьенной в этом плане подуспокоились, я тебе уже говорил, все в нежность перешло, в дружбу. Любовью мы теперь занимаемся на словах; жесты у нас снулые, оцепенелые даже, и тут вдруг у нее опять этот вулканический взгляд. Потом она улыбнулась мне. Вот ты как, говорит вдруг, ни с того ни с сего. Вот ты как. Что – как? А она опять: вот ты как. У меня, признаться, внутри все зашлось, прямо как шарик от электрического бильярда трепыхался. Потом мы поели, все как всегда, она рассказывала про свой день в школе, про малышку Дюкеннуа, которую собираются оставить на второй год, про новый циркуляр о почасовой нагрузке, про предупреждение о забастовке. В общем, ходила вокруг да около. Сущая пытка.