Ничего личного, кроме боли

— Терпеливая. Молодец. — Бородин протянул к ней уже обе руки. — Сейчас мы с тобой прогуляемся, детка.

А он достаточно сильный для своих скромных габаритов. Это она успела подумать, когда он выдернул ее из багажника одним рывком. Поставил на ноги, отряхнул ее всю — без стеснения прошелся ладонью по попе, груди, бедрам.

— Тебе ведь наверняка надо в туалет. Давай провожу.

— Может, лучше развяжешь меня? — хрипло закричала она, когда он снова подхватил ее на руки.

— Руки развяжу, ноги нет, детка.

Он потащил ее в ближайшие кусты. Со связанными ногами было неудобно, у нее вышло все плохо, неаккуратно. Она заныла.

— Гад! Я намочила штаны! — взвыла прямо из кустов. Попыталась развязать сложные узлы на ногах — не вышло. Снова заорала: — Мне нужно переодеться! Развяжи мне ноги, сволочь! Чего ты от меня хочешь?

Ухмылялся, не отвечал. Маша натянула спортивные штаны и, задевая лицом ветки, попрыгала обратно. Он ее ждал. Тут же снова завел руки за спину, связал. Она даже опомниться не успела, так ловко у него все получилось.

— Чего ты хочешь? — Она боднула его в плечо, оказавшееся ниже ее подбородка. Ее колотило от злости, злость душила, ослепляла. — Что тебе нужно? Больной! Ты просто больной человек!

— Не ори, детка, — вполне миролюбиво ответил Клим. — Советую просто наслаждаться отдыхом. Ты много работала в последние годы. Особенно в последние недели, пока искала меня. А я, детка, не терялся, я все время был рядом. Все время дышал тебе в затылок.

— Ты следил за мной?

Злость вдруг отступила. Нахлынул страх, отвратительный, парализующий волю. Она упала на колени, всхлипнула:

— Ты убьешь меня?

Вскинула голову. Попыталась поймать выражение его лица. Но эта сволочь снова встала спиной к солнцу. Она снова ничего, кроме очертаний его фигуры, не увидела.

— Ты собираешься убить меня? Здесь? — Огляделась. — Красивое место.

Они были в лесу. Поляна заросла ромашками. Смятые ее коленями, они таращились веселыми желтыми глазами. В детстве они гадали на этих цветах: любит — не любит. Плели венки. Однажды с мамой запускали эти венки в реку. Какая-то примета, какой-то праздник. Мамин венок тогда быстро утонул, и она расстроилась. Потом рассердилась, сказала, что все это глупости. Больше они не собирали ни ромашки, ни одуванчики. Маша вообще не помнила, чтобы отец когда-нибудь приносил в дом полевые цветы — для них, для своих женщин.

— Тебе надо успокоиться, малышка. — Он присел перед ней на корточках, погладил по волосам. — Стрижка короткая, тебе идет. Сейчас мы с тобой отдохнем, перекусим. А потом я подготовлю тебя к дальней дороге. Нам почти две тысячи километров ехать, детка.

— Что значит — подготовлю?

Маша отвернулась. Смотреть на его лицо было противно. Бледные впалые щеки, маленький нос, тонкие губы. Бледно-голубые, почти бесцветные глаза. Природа как будто прошлась по этому лицу ластиком, стирая приметы. У него словно и не было лица.

«Мы искали бы его сто лет, — подумала она с горечью. — И не нашли бы».

— Эй! Что значит — подготовлю? — крикнула она ему в спину: он уже направлялся к машине.

Вернулся с двумя здоровенными сумками. В одной была еда. Вторую не открыл, отставил.

Расстелил одноразовую скатерть на траве. Предварительно потоптался, чтобы примять ромашки. Достал несколько пластиковых контейнеров. Вареная курица без кости. Вареные яйца без скорлупы. Помидоры, яблоки, хлеб.

Если собирается кормить, значит, сразу не убьет. Она почувствовала, что дико проголодалась. За последние сутки ничего, кроме постного крекера и минералки. Ах да, были еще кекс и кофе. Как будто в другой жизни.

— Если ты не против, я тебя покормлю. Даже если против, покормлю. — Хохотнул, подполз к ней и стал совать ей в рот курятину и хлеб.

Маша послушно откусывала, жевала. Она голодная, обездвиженная. Деморализована, сказал бы Кошкин. Сейчас важно копить силы. Главное — начать соображать и строить план побега. А если получится, в придачу и план, как обезвредить преступника.

— Умница. — Он дал ей попить и вытер рот салфеткой. — А теперь подготовка, детка. Ты уж прости.

Прощения этой сволочи не было.

Для начала он разукрасил ее, как матрешку. Натянул парик — длинные русые волосы, заворачивающиеся у щек колечками. Переодел. Раздел, мерзавец, до белья. Широкое трикотажное платье с завязками на талии, цвет прелой соломы.

— Ничего лучше не нашлось? — фыркнула Маша и брезгливо покосилась на подол. — Стилист из тебя так себе.

— Этот безликий наряд не привлечет к тебе внимания, дорогая. — Он обвел пальцами свое лицо. — Разве нет? Ты ведь долго искала меня, правда, детка? А я каждый день ходил мимо тебя, за тобой, рядом с тобой. Быть незаметным, детка, — это искусство. Так, а вот твой новый паспорт.

Он продемонстрировал ей паспорт с ее фотографией — в том самом парике, который теперь был на ней. Она успела только заметить, что теперь она не Мария Бессонова, а Наталья Грязнова. Возраст совпадал, дата рождения другая. Итак, по новым документам она родилась месяцем позже.