Ничего не бойся

– Хочешь сказать, что на нее не подействовало проявление вашим отцом неуемной жажды к насилию? Каждую ночь она наблюдала за его жестокостью, пока ты была заперта в шкафу.

– Первые пять лет – самые важные в жизни ребенка, – вспомнив недавно пройденный курс детской психиатрии, прошептала я. – Я прожила с ним в одном доме всего год. А Шана – четыре. То есть все ключевые события на этапе становления личности…

– Естественный отбор. Тебе повезло оказаться в доме, где тебя любят, а твоей сестре – нет. Так что нет ничего удивительного в том, что ты теперь будешь учиться в самой престижной медицинской школе Бостона, а она до конца своей жизни будет закована в наручники в том или ином исправительном учреждении.

– Это слишком жестоко.

– Хватит себя обманывать, Аделин. Естественный отбор всегда был, есть и будет. А то, что ты испытываешь, не есть любовь. Просто ты чувствуешь себя виноватой за то, что в жизни повезло тебе, а не ей.

– Она моя сестра…

– У которой богатая история насилия над другими людьми, включая и тебя саму, между прочим. Аделин, назови мне хотя бы одну причину, почему тебе следует считать Шану своей семьей. Всего одну причину, и я отстану от тебя.

Я поджала губы и, стараясь по-прежнему не смотреть ему в глаза, пробормотала:

– Потому что.

Отец всплеснул руками.

– Господи, спаси меня от этих умников, у которых на все есть ответ! Скажи мне, ты отсылала ей деньги?

Я ничего не ответила, и отец снова глубоко вздохнул:

– А все потому, что она попросила, правда? Действительно, почему бы и нет. Она отличный манипулятор, а ты легкая мишень. Она заперта в большом доме, а ты в большом доме живешь.

– А может, все потому, что я ее младшая сестра, а сестры должны помогать друг другу?

– Как это трогательно. Это она написала?

– Я не такая наивная, как ты думаешь!

– Отлично. Тогда просто перестань высылать ей деньги, и увидишь, как долго она продолжит тебе писать.

– Она хочет узнать меня получше.

– А ты ее? – Впервые в голосе отца не звучала ирония.

– Я… мне любопытно. Мы обе знаем дурную репутацию отца. – Мой голос прозвучал, словно со стороны, когда я процитировала:

– «Больной придурок Гарри Дэй искал подружку понежней. Схватить, избить, проткнуть, убить! «Ты лучшая!» – всем говорил, а кости рядом хоронил».

Я услышала этот стишок еще в средней школе и никогда не говорила своему приемному отцу. Потому что боль – это знание, но иногда, чтобы ощутить боль, можно разделить знание с тем, кого ты любишь, не будучи в состоянии что-нибудь сделать.

Отец выдохнул, взгляд его смягчился.

– Но это правда.

– Это касается и моей сестры, верно? Я происхожу из семьи убийц.

– Точно, – угрюмо подтвердил отец. – Такой вот у тебя генофонд.

– И что бы мы ни думали по этому поводу, природа – это решающий фактор в становлении поведения. Одна только любовь не способна изменить мир.

– Ты слишком молода, чтобы так цинично рассуждать, дорогая.

Не обращая внимания на его слова, я продолжила:

– Конечно, я не считаю себя убийцей…

– Слава богу, – улыбнулся отец.

– Но я думаю, что должна узнать то, чего пока не знаю. Вспомнить то, что уже давно забыла. Ведь моя биологическая семья – это своего рода часть меня, да и ты сам меня учил, что отрицание есть зло. Смотри своим проблемам в лицо, анализируй их и затем решай. Не ты ли это говорил?

– Только я, кажется, еще упоминал про безопасность. Мы можем испытывать не только психологическую боль, не забывай. А семья, – отец указал на письма, – особенно твоя семья, Аделин, умеет причинять боль просто блестяще. Если ты изучала дело Гарри Дэя и видела все те фотографии, то должна знать это не хуже меня.

– Мы редко пишем друг другу. – Я кивнула на письма сестры. – Может, где-то раз в месяц, как обычные друзья по переписке.

– Письмами дело не закончится. Рано или поздно она попросит тебя о встрече. И ты согласишься, Аделин. В такие моменты, как сейчас, мне хочется, чтобы ты умела чувствовать боль. Вероятно, тогда инстинкт самосохранения у тебя был бы более развит.

– Не переживай, пап. Доверься мне, ладно? Я знаю что делаю.

Я развернулась и вышла из комнаты. Разговор окончен. Выводы сделаны. Баррикады целы.

Возможно, я бы сдержалась. Возможно, дело ограничилось бы письмами. Вот только отец мой вскоре умер. Семья, которую я обрела, исчезла. Я осталась абсолютно одна в этом мире, и, несмотря на нечувствительность, меня терзала тоска.

Спустя шесть месяцев я впервые нанесла визит в Массачусетский исправительный центр. Сидя напротив своей сестры в небольшой комнатке для свиданий, я поняла, что отец был прав: у Шаны действительно необычайно развитый дар причинять людям боль.

Но, как, вероятно, делают все младшие сестры, я тешила себя мыслью, что и сама не лишена талантов.

* * *

Оправившись от случая с Шаной, я поехала в офис, где меня ждал незваный гость в лице детектива Ди-Ди Уоррен.