Ничего не возьму с собой

— Ладно, увидимся. — Генка закрыл ноутбук и засунул его в рюкзак. — Будем на связи. Я никуда не поеду, пока мы не прищучим этих уродов.

— Или они нас.

— Руки коротки.

Виктор вздохнул: что-то не похоже, чтобы руки у неведомых врагов были коротки.

И деваться некуда, нужно звонить Дэну. По защищенному каналу, дожили.

Хорошо хоть приятелю не надо ничего долго объяснять. И большое счастье, что женат он на Соне, дочери нефтяного магната Афанасьева, который не раз помогал им неофициально в некоторых вещах, но теперь помощь нужна конкретно ему и его собственной семье.

— Витек, ты вляпался по самые помидоры! — жизнерадостно объявил верный друг Дэн. — Генку тоже надо вывозить, вместе с женой. И семью Михалыча тоже. Жена у него хоть и строптивая тетка, но не глупая.

— То-то и оно. Круг лиц, кого это может коснуться, неограничен.

— Как я понял, обычно бьют по самым близким. Поэтому круг лиц, подлежащих эвакуации, вполне можно очертить. Понял тебя, сейчас позвоню тестю и сам вернусь.

— Ты в своем уме? Нет, брат, хоть ты не ввязывайся.

— Ты, наверное, в одиночестве там спятил слегка. Что значит — не ввязывайся? Ты нарыл нормальную тему, работаешь, радуешься жизни, а я тут отдыхаю как проклятый. Думаешь, я все веселье пропущу? Потом отпуск догуляю, девчонки тут без меня и заскучать не успеют, как мы с тобой в два счета всех негодяев прищучим. Пива привезу тебе, хорошее в Америке пиво.

Виктор вздохнул. Он знал, что этим все и закончится: Дэн плюнет на свой отпуск и прилетит вытаскивать из дерьма его задницу. Теперь еще к генералу надо идти, и самое главное — винить-то некого, сам ввязался… а не ввязаться было никак.

Хорошо еще, генерал на месте, и приемная в кои-то веки пуста, даже секретарша куда-то ушла, никто не помешает поговорить.

Виктор вздохнул — он не любил приносить плохие новости, но сегодня у него других нет. И генерал должен знать, что он втравил их в неприятности. На то он и начальство.

Хотя, конечно, было бы правильнее расхлебать эту кашу самостоятельно. Но, зная характер Бережного, Виктор понимает: такое в принципе невозможно.

* * *

Диана торопилась. Пока Лиза сидит с Аленкой, ей надо было успеть в несколько мест, и она тщательно обдумала маршрут: магазин, рынок, аптека, гаражный кооператив и управление полиции. Обед, приготовленный для мужа, надежно укутан, так что не остынет.

Проходя мимо книжных рядов, Диана заметила знакомые бело-синие корешки — Диана Макарова, «Последняя улика». Диана довольно улыбнулась — эта книга ей удалась. Она очень критично относилась к тому, что пишет, и всякий раз, отдавая новый текст, она думала, как это бездарно, скучно, и вообще ей пора завязывать, потому что она, видимо, «исписалась» — уже сказала миру все, что о нем думает, и достаточно. А когда через время возвращалась к тексту, то оказывалось, что он очень даже неплох. Ну, находила, конечно, мелкие огрехи: вот тут бы и тут она сегодня сделала бы его немного по-другому, но в целом ей все нравилось.

А «Последнюю улику» она любила — так, словно эту книгу написал кто-то другой. Не то герои были близки Диане, не то сам сюжет, который в одну из ночей просто приснился ей. Нет, не полностью, а какими-то урывками: вот вокзал, на скамейке девочка, ей холодно и страшно, и какая-то женщина забирает девочку себе, и это совсем чужая женщина, и Диана знает: ребенка отдала женщине собственная мать.

Диана тогда писала другой роман, и герои толпились в ее голове, говорили, плакали, смеялись, и она просто хотела поскорее избавиться от персонажей. Иногда она думала, что ее писательство просто разновидность психического расстройства, а иногда она представляла себе, что создает некий новый мир. Ну, вот как если бы ей, например, дали планету — просто голый шар, и она бы шаг за шагом населяла ее людьми, наполняла городами, и этот новый мир возникал из слова. Ведь сказано, что вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. И если ее наделили Словом, то почему она не может создавать миры?

И она создавала.

И хотя иногда ее огорчало, что вот не может она жить как все люди. Но с другой стороны: а где гарантия, что Бог, глядя на то, как иногда фордыбачат его творения, не расстраивается? И ему, может быть, тоже хочется жить как все нормальные боги: нюхать фимиам и слушать восхваления, принимать почитателей и снисходить в мир, чтобы пообщаться с девственницами, которые потом рожают всяких атлантов. Но конкретно этот Бог слишком занят тем, что обустраивает мир, и ему приходится нелегко, потому что граждане, сотворенные им, постоянно норовят сделать какую-то гадость: то войну затеют, то еще что-то такое. Не до фимиамов тут, поспеть бы все исправить и виновным по рукам надавать. А остановиться он не может, он тоже одержим идеей созидания, и ему явно интересно то, что он делает.