Ничего невозможного

— Может быть, они думают, что мы испугаемся и разбежимся? — предположила тогда Фэйм.

— Кехтанцы всегда почему-то думают, что противник обязательно должен чего-то бояться. Такая национальная традиция.

— Мы еще им покажем, что эльлорцы ничего не боятся! — заявил стоявший рядом парень родом из Нэну.

Джевидж отмахнулся от новоявленного храбреца, как от назойливой мухи, так и норовившей напиться крови из глубокой ссадины на лбу. Пусть Таул внушает людям оптимизм, он здесь командир. Лорд канцлер молча потрепал жену по плечу, дескать, все хорошо, мы живы, и беспокоиться пока не о чем.

Они редко разговаривали в последние дни. Росс неимоверно уставал и валился замертво, едва предоставлялась такая возможность, а Фэйм все никак не могла решиться начать разговор. Будить измученного мужа ради того, чтобы терзать его вопросами, на которые он не знает ответа?

Но ВсеТворец-Зиждитель, Великий Л'лэ, все стихии, феи, святые, мученики и духи, ответьте смертной женщине, где же в этой преисподней ей искать сына?! Время уходит, зима на носу, необъявленная война в разгаре, и с каждым часом все меньше и меньше шансов найти в бескрайних степях Арра полугодовалого мальчика. Скоро, очень скоро весь юг Территорий превратится в пылающий костер, в котором первыми сгорят слабые и беззащитные — дети, женщины и старики.

«Перестань, слышишь, перестань причитать, — все время повторяла мысленно Фэйм. — Ты ничего не можешь сейчас сделать, ты не можешь взять ружье и прочесать весь Арр. Сначала дойдем до форта, а потом вместе с Россом и Морраном что-нибудь придумаем».

Но предатель — здравый смысл — ледяным червем вгрызся в разум, напоминая, что во всем надеяться на мужа безрассудно, хотя бы потому, что его здоровье и жизнь напрямую зависят от лекарств. Что будет, когда кончатся заветные пилюльки? Что случится тогда? Ты думала об этом, Фэйм Джевидж?

Кехтанцы приближались, и на размышления о будущем не осталось ни времени, ни желания. Странное дело, но в бою время меняло свое течение произвольно, то убыстряло свое движение до умопомрачительных скоростей, то замедлялось и почти останавливалось. Кажется, что лошади не скачут, а летят. Вот отряд легионеров только показался на горизонте, и через один взмах ресниц он уже на расстоянии, достаточном для прицельного выстрела, а ты еще даже поднять оружие не успела.

А потом снова все меняется. И в мельчайших, невообразимых в обычных условиях подробностях видишь подпорченные передние зубы всадника через распахнутый в крике рот, каждый волосок прилипших к смуглому лбу, влажных от пота локонов и свое собственное отражение в его зрачках — такая маленькая смешная женщина с большим ружьем, и слышишь, как стучит его молодое сильное сердце. А может быть, это так отчаянно колотится ваше сердце, леди Джевидж?

Первым выстрелом Фэйм ранила несущегося на нее юношу в правое плечо, заставив выронить карабин. Ах, ВсеТворец-Вершитель, какое удивленное стало у кехтанца лицо! Неужели он мнил себя неуязвимым или бессмертным, неужели думал, что женщина не станет в него стрелять или не сумеет попасть? Но Фэйм и второй раз выстрелила очень метко, убив лошадь. Ну не могла же она дать себя затоптать, верно?

Вороная придавила юношу, лишив возможности двигаться. Хотя, будем справедливы, он, даже истекая кровью, пытался левой рукой достать револьвер. Погибать от руки какой-то эльлорской бабы юному воину не хотелось.

Одному только Великому Л'лэ известно, почему весь этот бой для Фэймрил сосредоточился на молоденьком смазливом кехтанце, но никого и ничего иного она не видела и не слышала. Ни стрельбы вокруг, ни мечущихся и вопящих на разных языках людей. Только темные, как переспевшие сливы, глаза парня, затуманенные болью и яростью.

— Ты! Ты — эльлорская ш-шлюха! Грязная… тварь! Сучка!

У юноши заплетался язык, он плевался и шипел. Ему было так больно, так страшно, что Фэйм чувствовала его ужас на вкус, цвет и запах. Приторно, почти тошнотворно сладкий, оранжевый и кислый, как уксус, — вот какой! Кехтанец дрожал, его губы судорожно дергались, и сразу стало понятно — парню нет и шестнадцати. Мальчишка, совсем мальчишка. Ребенок, в сущности!

— Я… я тебя… — и добавил это мерзкое, грубое слово, заменяющее пощечины, когда у мужчин заняты руки. — Я тебя сейчас…

Нет, не сказал, а скорее плюнул в свою убийцу, в женщину — ничтожное существо, потребное мужчине только для удовлетворения его желаний.

Видят небеса, промолчи кехтанец, не сорвись с его губ ругательство, Фэймрил не смогла бы нажать на спусковой крючок.

Пуля снесла мальчишке челюсть, вырвала язык и уничтожила голосовые связки. Кричать он уже не мог, только извивался и пучил глаза… Черные, как спелые оливки, как залитый кровью спелый виноград… И чтобы не видеть этих расширенных от боли зрачков, женщина еще раз выстрелила.