Ничего они с нами не сделают. Драматургия. Проза. Воспоминания

Он хлопает в ладоши, и зал наполняется всеми без исключения приглашенными. В дверях стоит пожилой корникуларий Бибул с обычным недовольным выражением лица.

Вот что я хотел вам сказать, дорогие гости. Жизнь наша полна обязанностей, а они отвлекают нас от возвышенных мыслей. Между тем не только для повседневных дел живет человек. В конце концов, он и для будущего живет. Вот об этом-то нам напоминают поэты. Уж так они устроены, счастливчики эти, что, пока мы копаемся в нашем… пыли, они заглядывают за горизонт. И там они видят величие Рима и оправдание наших усилий. Ясное дело, такие способности не должны оставаться без награды, и мы их награждаем по мере возможности. Да вот недалеко ходить, стоит среди нас Публий Сервилий рядом с привлекательной своею женой. Совсем недавно мы его увенчали лаврами. Надо думать, это поощрение вдохновило поэта, и сегодня порадует он нас новыми плодами. Ну-ка, Сервилий, выскажись, друг.

Все аплодируют.

СЕРВИЛИЙ (делая несколько шагов вперед). Сограждане, в моих стихах вы не найдете никаких славных качеств, кроме искренности. Впрочем, голос сердца всегда безыскусствен.

АФРАНИЙ. Отлично сказано, не правда ли, Бен-Захария?

БЕН-ЗАХАРИЯ. Истинная правда, справедливейший.

СЕРВИЛИЙ (откашлявшись).

Сладко смотреть на расцвет благородного

города Рима,

Всюду величье и мощь, всюду довольство и мир.

Дети и те говорят, что на долю их выпало счастье

Чистую римскую кровь чувствовать в венах своих.

Ходим, свой стан распрямив, не гнетут нас

тяжелые думы,

Знаем, что ночью и днем думает цезарь за нас.

АФРАНИЙ (аплодируя). Ах, негодник, он довел меня до слез.

БЕН-ЗАХАРИЯ. Вы правы, я и сам чувствую какое-то щекотание.

АФРАНИЙ. Ты не можешь этого понять, Бен-Захария, хоть и умен. Для этого надо родиться римлянином.

БЕН-ЗАХАРИЯ. И на этот раз вы правы.

ДОМИЦИАН. Вот так-то, уважаемые, придет поэт и откроет нам все то, что вроде мы и чувствуем, а выразить не в силах. А он в силах… Дар небес, что говорить. Впрочем, каждому свое. Спасибо тебе, Публий Сервилий.

Сервилий кланяется.

Здесь среди нас и другой поэт, о нем вы тоже слышали немало. Зовут его Дионом, и хотя нрав у него, говорят, колюч, да и родом он, как известно, из Пруса, духом своим он также – сын Рима. Что же, Дион, почитай и ты нам, и будем надеяться, что хоть ты здесь и в первый раз, да не в последний.

МЕССАЛИНА (негромко). Только читай отчетливо и не проглатывай окончаний.

ДИОН (так же). Месса, хоть тут меня не учи. (Выступает вперед.) Собрат мой Сервилий тронул ваши сердца, мне трудно с ним в этом тягаться. Но если искренность – главное свойство его стихов, то истинность – достоинство моих. (Читает.)

Боги, как расцвел наш город! Просто удивительно!

Просыпаясь, мы ликуем, спать ложась,

блаженствуем.

Полный римлянин (тихо). Начало многообещающее.

Плешивый римлянин (еще тише). Посмотрим, каков будет конец.

ДИОН.

И, от счастья задыхаясь, не умея выразить,

Дети в чреве материнском Риму удивляются.

АФРАНИЙ. Что-то не нравится мне это удивление.

БЕН-ЗАХАРИЯ. Еще отцы говорили: дивись молча!

ДИОН.

Через край от ликованья кровь переливается.

Оттого она струится, чистая, по улицам.

Если жизнь – вечный праздник, что же непонятного,

Что иные от восторга… потеряли голову?

АФРАНИЙ. Бен-Захария, поддержи меня, силы меня оставляют.

БЕН-ЗАХАРИЯ. Император улыбается, значит, он взбешен.

ДИОН.

Что за люди в нашем Риме? Что за превращения!

Стал законником грабитель, стал судья грабителем.

Или есть один сановник, не обучен грамоте,

Но зато меня, Диона, учит философии.

ДОМИЦИАН (подняв руку). Остановись, друг. Вижу я теперь – недаром боятся мои подданные твоего пера. Бойкое, бойкое перо, клянусь Юпитером. Но объясни мне чистосердечно, откуда такая ярость? Чем тебе не угодил Рим, скажи на милость? Быть может, тебе приглянулись свевы? Или у варваров-хаттов приятней жить образованному гражданину? Значит, ты полагаешь, что раскрыл уши и глаза? Мало же ты увидел, приятель, да и услышал не больше.

МЕССАЛИНА. Мы погибли! Я его предупреждала.

ДИОН. Домициан, и я считаю, что Рим – солнце вселенной. Да и будь Рим в сто раз хуже, он – моя родина, а родины не выбирают. Но тем больней видеть, как торжествуют лицемеры, как белые одежды прикрывают разврат.

ДОМИЦИАН. Постой, постой, это куда же тебя несет, ожесточенный ты мой? Какой еще разврат, когда нравственности я придаю особое значение, это знает весь мир. Скажи непредубежденно, в каком городе есть еще весталки? Девушки, отвергающие, как бы это поприличней сказать… услады плоти во имя вечной чистоты. Разве это не символ римской морали?