Ничего они с нами не сделают. Драматургия. Проза. Воспоминания

ПРОХОЖИЙ. Вот дом, в который, должно быть, редко заглядывают. Не можете ли вы приютить меня, добрые люди?

ДИОН (не оборачиваясь). А кто ты такой?

ПРОХОЖИЙ. Человек.

ДИОН. Ого, как ты занесся. Да знаешь ли ты, что человек – это больше, чем цезарь?

ПРОХОЖИЙ. Теперь знаю, Дион. (Отбрасывает плащ.)

МЕССАЛИНА. Силы небесные?!

ДОМИЦИАН (меланхолично). Да, это я.

ДИОН. Не объяснишь ли, что все это значит?

ДОМИЦИАН. Скрыться мне надо, дружок, вот какие дела. Исчезнуть, растаять, словно и не было меня вовсе. Луций Антоний Сатурнин, разрази его гром, может через два дня появиться в Риме. Сложная ситуация, братец ты мой, напряженная обстановка. Да и неблагодарных людей в наши дни развелось предостаточно – того гляди, получишь кинжал меж лопаток, а то и другую какую-нибудь неприятность. Мало ли охотников найдется отличиться перед Луцием за мой счет. Одним словом, приюти меня, друг, покамест гоняются за мной недоброжелатели. Людям известно, что был у нас спор, у тебя-то меня искать не станут.

МЕССАЛИНА. Вот как ты заговорил, чудеса да и только! Выгнал моего мужа взашей и называешь это спором.

ДОМИЦИАН. Женщина, каждый спорит как может.

МЕССАЛИНА. Будь я Дионом, приняла б я тебя, как ты его принял, невоспитанный человек!

ДОМИЦИАН (обидевшись). Дион, если ты хозяин в своем доме, прикажи ей не вопить так, точно ее плетьми стегают, – в Риме слышно!

МЕССАЛИНА. Дион, если ты мужчина, не разрешай каждому встречному оскорблять твою жену!

ДОМИЦИАН. Дион, сатирики лежачих не бьют. А в тебе, голубка моя, рассчитывал я найти больше участия. Что поделаешь, озверели люди, совсем в них теплоты не осталось.

МЕССАЛИНА. Какое участие хотел ты во мне найти? Я семейная женщина.

ДОМИЦИАН. Дион, заткни ей рот и объясни, что жена поэта должна что-то и днем соображать.

МЕССАЛИНА (всплеснув руками). Бессовестный, откуда тебе знать, какова я ночью?!

ДОМИЦИАН (с досадой). Прости меня, женщина, за то, что я тебя похвалил.

ДИОН. Ну, тихо. Не пристало вам ссориться, как менялам на Большом Рынке. Оставайся, никто тебя не тронет. Мессалина, дай нам вина.

МЕССАЛИНА (ворчит). Благодаря его милостям вина-то осталось на самом донышке. (Уходит.)

ДОМИЦИАН. Терпеливый ты человек, приятель, что и говорить.

ДИОН. Чтобы быть нетерпеливым, у меня мало возможностей. Ладно, Домициан, садись.

Входит Мессалина с вином, кружками и сыром.

МЕССАЛИНА. Лакайте его, не видеть бы мне вас обоих, беспутные. (Уходит.)

ДОМИЦИАН. Не устает же она!

ДИОН. Сыра все-таки она нам дала. Будь здоров.

ДОМИЦИАН. В добрый час. (Пьют и закусывают.) Хорошо у тебя, братец ты мой. Ты, видно, сердит на меня, а по чести сказать, должен мне быть благодарен. Прислушайся только, какая тишина, какая умиротворенность! Что наши жалкие заботы перед лицом природы? И зачем мне, скажи на милость, императорский венец, если есть на свете такой ветерок, такое солнышко, кружка вина и круг сыра? Эх, если бы Луций Антоний, дурачок этот властолюбивый, понял, что не нужно мне от него ничего, кроме неба да воли. Правь, идиот, коли тебе этого так хочется. Я уж своего хлебнул вдосталь. Но ведь ему голову мою подай, несмышленышу этому, вот что скверно.

ДИОН. Ах, Домициан, как мудр человек в несчастье!

ДОМИЦИАН. Не всегда, разумный ты мой, не всегда. Опыт необходим человеку, пожить ему надо среди людей. Я ли не был несчастлив в юности своей, на Гранатовой улице? Благодаря сквалыге-отцу моему, божественному Веспасиану, и ханже-братцу моему, божественному Титу, бывало, что и голодал я, приятель, вел нищенский образ жизни, можно сказать. И о чем же я тогда думал, спроси-ка меня? А все о том, как я порезвлюсь, когда стану цезарем. Ну вот, стал я цезарем, слава Юпитеру. Много же радостей я узнал.

ДИОН. Сам виноват. Ты мог сделать людей счастливыми, а значит – и самого себя.