Ничего странного

Я осталась лежать, потому что больно и страшно. Встать боялась, и всё думала, как же доползу. Ползти-то долго. Ночью точно зверьё кровь учует и доберётся до меня и уж точно штуки совать не будет – съест вместе с тряпками. Достала банку, немного поела. Много нельзя, а то умру. Лежу и думаю – так больно, всё мне разорвал, кровь течёт, встану – точно вся, что есть – вытечет. Очень, очень плохо. И зачем люди раньше этим занимались? Найда рассказывала, что они с мужем много этим занимались, пока он не пропал – ушел куда-то, «забродил», как говорится. А она с ребёнком так с тех пор и живёт. Её Сашенька добрый, но глупый. Их даже выгнать хотели – мол, на самом деле отец ребёнка не муж Найдин, а мутант трёхпалый, который, говорят, как родился, собственную бабушку загрыз. Один сказал кто-то, а все подхватили, во дурной народ! Но Сашенька уже большой, восемь лет ему уже, говорит немного и никого не грызёт. Найда назвала его в честь отца последнего космонавта. Самого-то его нехорошо звали, это имя говорить нельзя, и умер он гадко – собаки его съели. Так что Найда сына Сашей назвала. Хорошо, что их не прогнали. Я, честно говоря, тоже тогда думала, что он мутант. Оказалось – просто глупый, потому что его отец много бродил и набродил себе чего-то. А может и я больная и поэтому мне так плохо? Ладно, не голова, должно зажить. Странно, что он банки не взял… Нет, странно, что я встать смогла и в живых осталась!

Вскрытую банку я доедала два дня. Второй с Найдой поделилась. Всё же она меня надоумила. Но рассказывать ей ничего не стала, а то решит, что я заразилась чем-то, хотя она конечно немного догадалась. Я ж вся рваная пришла, и кровь на мне была. «Там труба была узкая в конце», – объяснила я. Найда на меня как-то странно посмотрела. Привела Егора, общинного нашего голову. Он тоже на меня странно смотрел, но в трубу проверять никто так и не послал. Далеко это очень и место нехорошее. Вообще все удивились, что я вернулась. Егора кстати в честь любимого кобеля последнего космонавта назвали. Уж не знаю, что он с ним делал. Может, съел?

Той смеси, что год назад в пакетах нашли, конечно, хватало. Но это плохая еда, даже я знаю. От неё не живут, а лежат. Без неё и вовсе умереть можно. Хорошо ещё, что смеси этой много. Только её ешь-ешь и не наедаешься. Так плохо, совсем плохо. Надо срочно или сниматься, или новый склад искать, только все ж лежат, похоже, скоро умрём мы, подумала я. А ведь зима на носу. Я в месяцах не сильна, хотя читать умею, но люди говорили, август шёл тогда. Холод уже рядом был – каждый раз страшно, когда вроде бы и тепло, а он дыхнёт, и вспоминаешь, что зимой многие умрут, и неизвестно – сам-то переживёшь.

«Юлька, ты не заразилась ли?» – спросила Найда, когда мы с ней воду от грязи цедили. Юлька – так меня зовут. Не знаю в честь кого. Просто Юлька. Я мать свою плохо помню. Говорят, она странная была – говорила всё время, даже во сне, а потом ушла бродить и не вернулась, а потом её такой нашли, что никому не показали, тело железками и камнями завалили, я туда хожу иногда, потому что люди говорят, что хорошо бы к мёртвым своим ходить. Мёртвых у нас много. Живых меньше – человек пятьдесят и все к своим мёртвым ходят. Встанут у железок с камнями и бормочут, а кто-то воет или плачет. Я молчу больше и вспоминаю, как мать со мной жила, но не получается. Другие ведь рассказывали даже, как их мать к груди прикладывала, а я только помню, что у неё волосы серые были и лицо такое перепуганное всегда. Вроде как она боялась, что меня съедят. Взрослого утащить сложно, а детей чужие воруют на еду. Только редко дети рождаются. Чаще, даже если и получится зачать, вываливаются раньше времени, и их мать съедает. Хотя я думаю что нельзя – всё же это человечина. А что мать говорила – не помню. Врут люди, как есть врут.

Найда сказала, что пятна у меня на лице появились, а раньше их не было. Я испугалась страшно, но сделала неиспуганный вид и ответила, что нет – не заразилась ничем, но сама стала думать – а может и правда заразилась, потому что сил совсем не стало ходить, и пошла кору есть, я одна знаю, где есть деревья необглоданные. Ела, ела, вроде как ходить стала. И мёрзла всё. Закопаюсь под ветошь и мёрзну. Плохо. Наверное, я первая этой зимой умру. Найда, она ж подругой матери моей была и обещала обо мне заботиться, и то стала меня сторониться. То отвернётся, то встанет подальше. Но если бы я заразилась, то это ж быстро. Я видела, как это бывает. Начала бы умирать – кровь из рук пошла бы или глаза б засветились, и потом раз – и перестала бы дышать. Это точно что-то другое. Месяц, другой, снег уже пошёл, и вода замёрзла, а я как пряталась в ветошь, так и прячусь. Но жива.