Ничего святого

Я показал Илюхе «Весёлого Роджера», – ещё недавно белоснежный череп окрасился багряными красками, словно после зимы наступила осень и время утратило свой ориентир.

– Пацаны, вы как? – спросил Гибрид. Он стоял рядом с нами. Остальные ребята шли в нашу сторону.

– Спасибо, всё заебись, – я показал ему большой палец.

– Голова не кружится? – со знанием дела уточнил подошедший Шрек.

– Punks not dead, чувак, – я показал ему кулак с оттопыренным мизинцем и указательным пальцем.

– Может, в травмпункт? – предложил Димка.

– Нет, – сказал я. – У меня сегодня день рождения. Мы собирались в бар.

– Ну после такого, – заметил Женя. – Ты точно уверен, что…

– Я считаю, что после такого надо выпить, – отметил я.

– Бармалей – мужик! – заметил Колян.

Я ничего не ответил.

– Ты точно не хочешь домой? – спросил Гибрид.

– Нет, – я покачал головой.

Я был уверен, что самое последнее место, где я хочу оказаться, это вернуться в квартиру к человеку, который меня ненавидит, и женщине, которая жалеет, что не сделала аборт и родила меня. Лучше где угодно и с кем угодно, но только не там.

– На остановку? – предложил Шрек.

– Давайте прогуляемся, – сказал я. – Хочу подышать свежим воздухом.

На самом деле я не хотел идти в ту сторону, куда ушли мои новые знакомые.

Мы обошли мой дом с той стороны, где находилось отделение милиции и пошли вниз – в сторону улицы Василия Петушкова. По дороге все обсуждали случай, который только что произошёл.

– Слушай, они конченые отморозки, – сказал мне Женя.

– Эти твои приятели? – уточнил я.

– Они мне не приятели.

Я промолчал. Все силы, которые можно было бы потратить на выяснение отношений, я потратил на общение с Зелемом и его друзьями: на своих друзей уже просто не хватало энергии.

– Вась, ну ты пойми, – продолжал Женя. – Эти ребята знают меня, они знают, где я живу, где живёт моя семья. Я не мог начать с ними пиздеться.

Я просто шёл по улице и слушал, что мне говорят.

– Бармалей, ты извини, что так вышло, – сказал Гибрид. – Но ты же знаешь, я без очков ничего не вижу, и если бы мы начали драку, а они ударили бы меня в лицо, я мог без глаз остаться.

– Да, мужик, не парься, я понимаю, – ответил я.

– Слушай, Бармалей, ну правда, – сказал Димка. – Их было больше. И нам всем по семнадцать-восемнадцать лет. А им по двадцать два – двадцать три. У нас не было никаких шансов. Другое дело, если бы это были наши ровесники…

– Кто из нас ровесники… – процитировал я песню, которая всё никак не выходила из головы.

Через пятнадцать минут мы дошли до автобусной остановки «Улица Василия Петушкова». Рядом с ней находился продуктовый магазинчик. Ребята заботливо отметили, что нам с Илюхой лучше бы умыться, и на деньги, которые я им дал, купили две бутылки газированной минералки. Стоя у остановки, мы с Илюхой смывали запёкшуюся кровь пузырящейся водой и с вожделением пробовали её на вкус. Вода щипала рот и кровоточащие места, но это было чертовски приятно. Наконец, умывшись, мы сели в подошедший автобус с козырным номером 777, на нём мы, как короли, доехали до станции метро Тушинская.

– Ну что, Бармалей, едем тусить? – весело спросил Колян.

У меня возникло непреодолимое желание дать ему в морду, но не было на это сил.

– Вы знаете, ребят, я что-то себя чувствую не очень, – признался я. – Наверное, не сегодня.

Все отнеслись с пониманием. Я солгал, что мне нужно к дяде, и зашёл в метро вместе со всеми.

Ехали в полном молчании. Димка, Гибрид и Женя смотрели в пол. Только Шрек с Коляном что-то обсуждали, но за стуком колёс я не слышал, что именно. Мы с Илюхой сидели друг напротив друга и переглядывались. Нам с ним не нужно было слов, чтобы понять друг друга.

На Баррикадной он вышел, перед этим протянув мне руку.

Я пожал её – не панковским приветствием, но классическим рукопожатием.

– Увидимся, – произнёс он, прежде чем выйти.

Это было сказано мне.

С остальными мы расстались на Китай-городе. Пожав всем руки в память о былой близости, я вышел из вагона, пересёк платформу и сел в подошедший поезд, который унёс меня прочь от предателей, столь недавно называвшихся моими друзьями.

День рождения явно не задался, и я решил посвятить его остаток единственному человеку, который мог бы меня понять, – самому себе. Я поднялся из метро на станции Октябрьская и вышел на Ленинский. Глядя на проезжающие машины, я достал пачку сигарет: их осталось всего две. Вспомнив Виктора Цоя, я усмехнулся и закурил.