Ничего святого

Мы шли через Братцевский парк в сторону моего дома: я хотел зайти положить картину, подаренную ребятами. По дороге мы исполняли а капелла песни русского рока, воплощая в пространстве деревьев творчество великих артистов. В особенности в тот вечер мне в голову запала песня Юрия Шевчука:

Карандаш ломается. Холодно. Темно.
Капитан Колесников пишет нам письмо.

Возможно, дело было в том, что в отличие от других песен эта была посвящена гибели моряков, одной из ужаснейших трагедий, постигших нашу страну на рубеже тысячелетия. Возможно, я подсознательно чувствовал, что в этой песне я найду кульминацию дня.

Рядом с домом № 7 на Светлогорском проезде стоит автобусная остановка, там мы попрощались с Луис, которой нужно было ехать помогать маме. Яшка, который жил со мной в соседнем доме, тоже откланялся, а я поднялся в квартиру, прошёл в комнату, где ютился последние без малого восемь лет и положил на свой диван картину, подаренную мне одноклассниками. Волк всегда был моим любимым животным, и ребята не могли не знать этого,– он величественно смотрел на луну и в его позе было столько гордости, столько стати, что, глядя на него, я чувствовал себя выше, светлее и смелее.

Глядя на картину, я переоделся в новоподаренные штаны, взял с собой торбу и, чтобы она была не пустой, положил туда кошелёк и тетрадь с ручкой. На всякий случай я также взял ещё денег, – по большому счёту, я взял все деньги, которые у меня были. Поверх куртки я накинул пиратский флаг, которым укрылся словно плащом.

Из окна на фоне сумерек сверкала подсветка главного здания МГУ. Я оглядел комнату: шкафы, диван, стол с дыркой, стул и картина. «Никогда не предавай своих убеждений» – эта фраза была последним, на чём задержался мой взгляд, прежде чем я закрыл дверь.

Выйдя из подъезда, я отметил, что в нашем полку прибыло: громче всех хохоча, на спинку лавочки, словно на куриный насест забрался Шрек.

– Бармалей, с днём рождения! – радостно возопил он, увидев меня.

Мы поздоровались.

Прежде чем отправиться на поиски приключений, мы дошли до дома Жени Симонова, – ему нужно было на пять минут подняться и что-то объяснить матери. Когда он наконец вышел, мы выдвинулись в сторону дома № 7, в сторону остановки, в сторону кутежа.

Мы отошли от дома Жени метров на пятьдесят, когда из-за него вышла компания ребят: я не был с ними знаком, но знал, кто это такие, – они были «крутые парни нашего района». С непроизносимыми именами, эти ребята всегда отдавали дань уважения привычке, выработанной с детства на Северном Кавказе, и всегда собирались большой компанией. Компания их была дружная, однако едва ли её можно назвать дружелюбной.

Увидев нас, эти ребята начали что-то кричать. Мои друзья принялись оборачиваться, а я ровным голосом сказал:

– Парни, не обращайте внимания, пойдём к остановке.

«В конце концов, договоримся», – рассудил я. Ко мне много раз подходили различные джентльмены, которые на ломанном русском пытались объяснить мне, что это их район и я топчусь на их территории. Но я жил на Полгоры уже восемь лет, и умел вести светские беседы подобного рода.

Мы проходили мимо ограды школы, где я учился, – до остановки было метров двести. До моего подъезда – сто пятьдесят.

Горцы догнали нас. Я понимал, что флаг на моей спине выглядит, по меньшей мере, раздражительно, однако убирать его не собирался.

– Эй! – обратились они, поравнявшись с нами.

– Что? – ответил Шрек, который был самым крупным из нас.

Он был в своей косухе, сплошь украшенной клёпками и шипами, в гриндарсах, обвешан цепями, а на голове у него была кепка Harley-Davidson, из которой, словно рога, торчали два шипа.

– Ты кто такой? – спросил один из незнакомцев, судя по всему, лидер этой компании.

На вид ему было года двадцать два – двадцать три. Как, собственно, и всем остальным. Я стремительно пересчитал их: перед нами стояли восемь крепких и уже взрослых ребят.

– Я Юра, – с очаровательной улыбкой обольстителя произнёс Шрек.

В следующую секунду горный вождь лёгким движением ладони сбил с него кепку. Шрек нагнулся, чтобы её поднять, а его собеседник уже поменял стойку, чтобы ударить моего друга левой ногой, когда я положил руку ему на плечо.

– Слышь, – произнёс я, чуть более вежливо, чем собирался. – Ты что делаешь?

В целом, его замысел был мне понятен. Но я отчего-то не успел придумать иного вопроса, а просто так заговорить с незнакомым человеком мне не позволяло воспитание.

Горец повернулся ко мне и злобным голосом прорычал:

– Я не с тобой разговариваю.

И действительно, перебивать людей и встревать в их беседу крайне невежливо, – мне всегда об этом говорила бабушка. И мне бы очень хотелось в тот момент проявить себя вежливым человеком и извиниться за свою бестактность. Однако мои убеждения немного расходились с таким подходом, и потому я ответил:

– А мне насрать, – это мой друг!