Ничего святого

Я хотел ответить что-нибудь из серии «это была реакция на твоё появление», но нечто подобное звучало бы слишком неэкстравагантно, тогда как я уверенно решил провести свой день в наиболее куртуазной манере. В итоге я просто повернулся на голос друга, и мой расфокусировавшийся взгляд сосредоточился на чашке крепкого чаю с четырьмя ложками сахара. Я чувствовал, как вместе с горячим напитком ко мне возвращается жизнь.

Через пять минут я уже стоял в туалете, судорожно пытаясь прицелиться, но в итоге крепкая, жёлтая, как подлежавший лимон, струя, ударила мне в левую ногу.

Застегнув ширинку, я оторвал туалетной бумаги и принялся вытирать ею пол, но поскольку не успел окончательно вернуться к жизни, потерял равновесие и с размаху приложился лицом к немного мокрому ободу унитаза.

Сорок минут спустя, успевший за это время убраться в туалете, отстирать одежду и принять душ, я в полном мушкетёрском великолепии вошёл в кухню.

Все ребята уже разъехались по домам.

На столе стояла чашка остывшего чаю и миска негорячего риса. Подумав немного над выбором между ложкой и палочками, я решил не выпендриваться, взял ложку и аккуратно опустил в рот мягкий комок белого цвета. Признаюсь, я никогда не думал, что рис может оказаться таким вкусным, но в тот момент я почувствовал себя на вершине блаженства оттого, что мог есть.

Так, я чувствовал возвращение жизненных сил и ощущал себя Иисусом, который после страданий вознёсся на небеса. Не преминув сообщить об этом Илюхе, я узнал, что если сорок минут назад я действительно весьма смахивал на заправского зомби, то теперь человеческое начало во мне окончательно взяло верх.

– Я наконец-то возвращаюсь к своему естественному состоянию, – удовлетворённо произнёс я.

– К состоянию совершенной свободы?

Лёгкий толчок со стороны Илюхи дал удивительное ускорение моему похмельному разуму, и следующие два часа мы с Илюхой провели в обсуждении трактата Джона Локка «О государстве», который я прочитал накануне.

Согласные в общих вопросах, мы спорили о мелочах, имеющих ключевое значение, и этот идеологический поединок, как и все подобные наши споры, был намного яростнее и красноречивее, чем в ту лихую годину, когда Дума ещё пыталась принимать законы во благо общества и народа.

Одним из главных предметов дискуссии стало самоубийство. Мы оба признали неправоту старика Локка, отказывающего человеку в праве лишить себя жизни.

Окунувшись в вопросы вечности, мы утратили ощущение времени и вдруг обнаружили, что вечер неожиданно окутал нас, проникнув через окно, за которым уже стемнело.

В девять часов мне позвонил Колян и сообщил, что у него намечается ещё одна спонтанная вечеринка.

– Предки Коляна вернутся только завтра вечером, и сегодня у него на флэте будет хассл, – сказал я Илюхе, повесив трубку.

Он равнодушно кивнул.

– Я пойду собираться, – произнёс я как-то неуверенно.

– Давай, – спокойно ответил Илюха.

– Ты не пойдёшь?

– Не хочу.

– Почему?

– Просто нет никакого желания туда переться.

– Но почему? – удивился я. – Ведь там же будет Колян, Луис, Ленор, Димка, Шрек, Оля и все остальные.

– Ну и что?

– Ну как что? – немного опешил я. – Вечеринка, веселье, девчонки…

– Ну так иди.

– А ты почему не хочешь?

– Мне это неинтересно.

– Но… – я постарался придать своему тону уверенность, которой вовсе не обладал, – они же твои друзья.

Илюха никак не изменился в лице, продолжая смотреть на меня с тем же выражением, и как раз из-за этого я почувствовал себя ещё более неуверенно. Илюха не отвечал, и, чтобы сказать хоть что-то, я уточнил:

– Разве нет?

Илюха потянулся за пачкой сигарет. Я думал, что он и теперь мне ничего не ответит, но, признаюсь, очень этого не хотел. Однако Илюха, прикурив, произнёс:

– Из всей панк-тусовки я мог бы назвать другом, пожалуй, только тебя. Но ты и не панк.

Это было просто констатацией факта, и я понимал, что Илюха прав, но это было мне неприятно. Я был вхож в компанию настоящих панков, проводил с ними кучу свободного времени, пил с ними из одного горла палёную водку, «мишки-гамми» и «Виноградный день», я одевался, как панк, делал гелем иглы на голове, слушал панк-рок, и, несмотря на всё это, я понимал, что не являюсь одним из них.

Краткое замечание друга, брошенное между прочим, обвинением повисло надо мной, словно огромная сверкающая вывеска с надписью «Самозванец».

– Ну а ты, – неловко парировал я. – Ведь ты-то самый что ни на есть панк.

– Неужели? – усмехнулся Илюха, выпустив облако густого сигаретного дыма.

– Да ты посмотри на себя! Расписная косуха, рваные джинсы, клёпанный напульсник, ирокез на голове. Кто же ты тогда, если не панк?

– Илья Курбский.

– Ну так тебя зовут. Это просто твоё имя.

– А разве этого недостаточно?

Я несколько опешил. Ожидая, что Илюха сейчас назовёт себя одиноким странником, белым волком или сыном свободы, я никак не думал, что он просто назовёт своё имя. И в этом имени было намного больше, чем в любом из прозвищ, которые мы сами себе придумывали.