Ничей

— Москва придавила? — я кривовато усмехнулся.

— Не Москва, а скорее неудачи. Стечение обстоятельств.

Я тоже потянулся к сигаретам, но передумал.

— Как теперь быть?

— Успех нужен. Хотя бы маленький, но настоящий, — высказал свое мнение Павел.

— А если опять осечка?

— Плохо будет.

— Сломаюсь?

— Теперь вижу спортивную злость! — он хлопнул меня по плечу совсем как Всеволод Георгиевич. — Ты из прошлого сделал выводы?

— Пожалуй, сделал.

— Какие, если не секрет?

Вдохнув дым от его сигареты, я поглядел через окно кухни во двор. Там, на ярко освещенной площадке, кто-то до сих пор играл в баскетбол. Мяч гулко ударялся о щит. Раздавались голоса.

— Добреньким раньше был. Вернее, хотел и свой интерес соблюсти, и людей понапрасну не задеть. Так нельзя, не бывает. Через них переступать надо, если хочешь чего-то добиться, — сформулировал я.

— У тебя всегда так было? — прищурился Павел.

Я затянул с ответом.

— Сложный вопрос?

— Неоднозначный. А что, в Москве иначе всё устроено? — с некоторым вызовом в голосе спросил я.

— Здесь не зевай, да. Но, мне кажется, ты немного упрощаешь, — Павел вмял окурок в блюдце. — В тебе ожесточение говорит.

— Предлагаешь всем всё спускать?

— Предлагаю быть мудрее, что ли. У нас с тобой по причине возраста на новые старты времени мало.

Виски в бутылке осталось ровно на один зуб, когда разговор перескочил на международное положение. У нас и раньше такое случалось неоднократно. Непосредственным поводом послужило мое воспоминание о визитах в Главное счетоводство и прощении государственных долгов диковинным странам с иных континентов.

— В империю не наигрались? Болгарию освобождали, из-за Сербии в мировую войну влезли и свою страну угробили, а нам всё мало? — напирал я, уже чувствуя некий шум в голове.

— Как же братские народы, солидарность и прочее? — не совсем твердым тоном допытывался Павел.

— Бред абсолютный, самый что ни на есть бредовый. Не бывает братских народов, родственные отношения возможны только между отдельными людьми.

— Ну, ты увлекаешься, по-моему.

— А вот и нет! Шеф тоже как-то рассуждал на эту тему в редакции: мол, общие корни, славянство, религия, культура. Хотел ему возразить от души, но сдержался. Работодатель все-таки.

— Ты это отрицаешь, значит?

— Я этого на корню не отрицаю, но всему свое время и место. Сладкий дым воспоминаний не должен быть фактором в политике.

— А что должно быть? — поинтересовался Павел, по-братски разливая остатки.

— Грубый шкурный интерес, вот что. О собственном народе думать надо. Для этих союзничков Россия — дойная корова, не более того. На наших деньгах и нашей крови свои мелкие вопросики решают.

— Тебя многие не поймут.

— Многие это кто конкретно? Русские, которых в стране восемьдесят пять процентов?

Павел неопределенно хмыкнул.

— Опасную тему поднимаешь…

— Опасно другое — когда наши вожди опять норовят быть к каждой бочке затычкой. В любой Иран или Сирию влезть хотят, лишь бы в пику Америке.

— Америка, выходит, никуда не лезет?

— Куда и каким местом стоит лезть Америке, пусть американцы сами разбираются. У них для этого реальные выборы проводятся, в отличие от нашей комедии, — отрезал я.

— Да ты смутьян, батенька, — засмеялся Павел, поднимая рюмку.

Мы громко чокнулись и допили виски.

— Меня только одно в этой ситуации слегка успокаивает, — сказал я, закусывая ломтиком ветчины. — Вожди сами ни в какую солидарность не верят, исключительно в бабло, которое побеждает зло. Поэтому большой войны они, пожалуй, испугаются. Весь их масштаб — это поход на Грузию.

— Думаешь?

— Практически не сомневаюсь.

— А ты, выходит, в революцию веришь? — поддел меня Павел.

— Не верю, — серьезно ответил я. — От революции никогда никакой пользы. И потом, откуда она здесь возьмется? Ну, выйдут человек сто пятьдесят или двести, ну, разгонит их ОМОН минут за пять-десять…

— Человек двести, говоришь? А если двести тысяч?

— На Манежке сейчас столько не поместится.

— Не обязательно на Манежке.

— Паша, фантастика на другом этаже, — я не утерпел и достал сигарету из пачки. — Кто в Москве поднимется? Ради чего? Тут вообще масса народа от власти кормится. Министерства, ведомства, префектуры, управы, челядь всякая, ГУПы, МУПы, институты, фонды, обслуга, охрана. Это ничьим людям туго приходится.

— Вот видишь, народ-то накормлен. Ну, может, не весь, но точно большинство. Власть не так уж плоха.

— Помнишь, как Иосиф Бродский говорил? У меня с ней эстетические разногласия. И потом, свобода лучше несвободы.

— Останется наш президент президентом?

Зная о моей относительной вхожести в коридоры власти, друг Павел по примеру господ журналистов тоже хотел получить эксклюзивную информацию. Мы с ним уже полным ходом уговаривали бутылку с медовухой, и сила земного тяготения ощутимо сдавала позиции.

Я покачнулся вместе со стулом и сказал:

— Сам не пойму. Да какая к чёрту разница?

— Н-ну, не скажи. Он же этот… главнокомандующий?

— Не смеши. Просто дали человеку табуретку посторожить.

— Всё-таки они разные… с премьером. Он либерал.